Воспоминания сельского учителя - Константин Михайлович Станюкович

чуть он являлся пьяный — снова беда. В трезвом виде он был гораздо обходительней…

Через неделю пришел он ко мне и говорит:

— Вот что, барин. Ты хоть и барин, а уходи… Дом-то мой… Уходи отселева…

— За что же?

— Не хочу, чтобы ты жил…

— Ладно… уеду…

Однако Степан с женой стали просить не уезжать. «Вас он еще стыдится, — говорили они, — без вас же беда»…

Я остался, уломал старика, и скоро мне пришлось принять участие в чересчур тяжелой сцене.

3

— Ты расскажи-ка мне, Степан, из-за чего это отец к тебе всегда придирается? — спрашивал я как-то одним вечером Степана, распивая с ним чай…

— Известно из-за чего! Всё из-за денег, пропади они! Видите ли: ездил я в прошлом годе в Питер заместо отца, а он в те поры в головах был… Дал он мне три тысячи и наказал продать мясо да собрать долги с торговцев… А у нас на их долгов тысяч с пять было… Ладно. Отправился я этто в рождественский пост, справил дело и вернулся бытто к вознесенью. — Здравствуйте, мол, тятенька! А он — надо вам сказать — в головах шибко эту водку локал; связался этто с писарями, да то и знай — это мне наши же опосля сказывали — в правление носили штофы-то… Сидит он — как я этто вошел к нему — в самой ефтой горнице — допричь вас правление тут было — пьяный и таково зверем смотрит. «Здравствуйте, тятенька, мол». — «Подавай отчет, говорит, где деньги?» — Это он меня заместо всякого приветствия встрел. «Так, мол, и так, говорю, тятенька, вот теперче за мясо извольте все денежки сполна получить, а на три тысячи, мол, красок и зерен куплено — это мы к ярманкам, — а насчет долгов, то не собрал, потому, мол, нонече оченно трудно долги получить». Слушает он к примеру репорт мой и, вижу я, сердце-то в нем закипает. «Врешь, говорит, Степка, от людей знаю, что ты деньги мои спрятал… пять тысяч… Подавай, говорит, деньги!..» Я ему опять резоны. Да нешто он примет их? Зарядил, как есть, одно: спрятал, да и спрятал!.. На утро, как я ему подал репорт, он снова: «Подавай, говорит, деньги, что украл!» — «Что вы, мол, тятенька, в своем ли, говорю, разуме… Какие деньги?.. Вот и векселя…» А он, замест ответа, хлысть меня вот в это самое место под глаз… Опосля опять, да опять… С той поры, как видите сами, что ни день, то ссора… Я бы отделиться хотел. «Нет, говорит, подай денежки!..» Как забрал он что себе в голову, кажись колом не выбьешь…

— Ну, а на жену из-за чего он грызется?..

Но вместо ответа Степан махнул только рукой и ничего не сказал.

Сижу я как-то в своей комнате… Вдруг отворяются из сеней двери, и я слышу:

— Степка! Отдай деньги…

Степан молчит.

— Степка, подлец! Говаррю — отдай мне деньги… Убью!

В соседней комнате тишина.

— Вот тебе… вот…

И за перегородкой послышался шум. Я вошел к соседям и увидел отца и сына — обоих бледных, молчаливых, скрутившихся вместе на полу. Рука старика была в бороде у сына, который закусил зубами другую отцовскую руку. Бабушка только слегка охала и читала молитву. Остальные разбежались вон.

— Караул… караул!.. Режет!.. Режет!!. - вдруг заревел старик и, шатаясь, побежал на улицу…

Вернулись домочадцы и стали корить Степана.

— Бога ты, Степка, не боишься, — говорила мать. — На отца руку поднял… Что теперьче будет… Господи!

Марфа стала утешать мужа. Принесла ему выпить квасу и обмыть окровавленное лицо. Степан молча принимал услуги и сосредоточенно глядел в землю.

— Стерпел бы, Степа! Чать, не в первой!..

— Нешто не видишь, поедом ест… И у святого терпение лопнет… Что я ему, солдат какой достался?..

— Эх, Степа, беда!.. Хочешь исть-то?.. Бедный мой!

— Нет… Ну чево ревешь-то?

Но Марфа не слушала, а, глядя на мужа, ревела во всю прыть, закрывши свое печальное лицо передником. Две девочки (ее дочери), тоже заплакали, глядя на мать. И среди плача только слышались стоны, оханья да молитвы лежавшей на печи и совсем выжившей из ума столетней бабушки.

Я пошел в волостное правление и застал там всё начальство в сборе за штофом… Шли толки о случившемся происшествии. Старик Семелькин, окончательно пьяный, только и кричал:

— Выдрать его… В Си-биррь!.. В кандалы! Афанасий Митрич! Пошли за Степкой подлецом сейчас!..

Послали за Степаном и приготовили розги… На улице под окнами уже собралась толпа народу, и мальчики испуганно между собой перешёптывались…

— Острастку дать надыть… Нешто показано на родителя руку… сам посуди…

— Спросим, братцы, пономаря-то… Как он порешит…

Послали за пономарем и когда рассказали ему дело, то он решил:

— Грех превеликий… Пример нужен… С божьей помощью порите…

Вошел Степан. В лице у него кровинки не было… Словно пьяный подошел он к голове и, взглянув на розги, сказал:

— За что меня пороть будете?.. За что?..

— За то, что на родителя руку поднял… Нешто это дозволено?..

— А того вы не знаете, как он меня ест. Что ни день, то порочит. Что ни слово — то «вор да мошенник!..» Что ни вечер, то драться… Год я терпел то… Просил разделу… За что ж драть-то?..

Больно тяжело было глядеть на эту безобразную сцену. Даже голова был в нерешительности и заметил старику:

— Семеныч!.. Ай не простишь?..

— В кандалы… Пороть… В Си-биррь!!

— Ну, брат, делать нечего. Воля родительская… Ложись!

— Братцы! Ай у вас закону нету?.. Ай у вас жалости нету?.. Что вы? Опомнитесь!

И он в отчаянии брякнулся на колени посреди комнаты.

Я стал просить за Степана, рассказав голове, как было дело, но голова только говорил:

— Мне что!.. Рази моя воля?.. Тьфу! Не хотел этто я в должность иттить!.. Только одна забота… Семеныч! Видишь, и вучитель просит… Прости, помирись-ко с сыном!..

— В Си-биррь!.. Порроть!!.

Но, на счастье, в это самое время раздался звонок и к крыльцу подъехал чиновник. Он узнал, в чем дело, и скоро Степана отпустили домой, наказав вперед с отцом не драться…

— А всё бы пример нужен! — оппонировал распоряжению власти пономарь.

— Да ведь отец-то каков? Сам пьяница!..

— Так-то так, васкоблародие, — поддакнуло начальство…

А старик, как только завидел чиновника, скрылся и, уже сидя в кабаке, рассказывал с своей хвастливой манерой:

— Простил подлеца… Сам чиновник просил… Для него только. «Уж ты, говорит, Семеныч, для меня уважь». — «Извольте, говорю, только для вас». И простил! Дай-ка