По ту сторону - Ростислав Астров

гремел связкой ключей, открывая очередную дверь, непременно окованную листовым железом. Когда троица проходила через внутренний пятиугольный двор, образованный сомкнутыми корпусами учреждения, в забранном решетчатом окне двери прогулочного дворика серой маской мелькнуло лицо:

— Старшой!

— Чего тебе? — мрачный пухлый корпусной, проходя мимо, прогрохотал резиновой дубинкой по стене и двери.

— Старшой! А когда будет банный день? — серое пятно мелькнуло еще раз и исчезло.

— Вот когда поведут в баню, это и будет банный день, — флегматично выдал корпусной, открывая очередную дверь.

Наталье казалось, что они блуждают по кругу.

— Третий второму, третий второму, прием! — корпусной теребил небольшую рацию, которая плевалась шипением, тресками и помехами, — Андрюша, ты на десятом? Что?! Повтори! Быстро дуй на десятый, Берту не забудь.

— Ожидай, иду, — проскрипела рация.

Наконец, корпусной открыл дверь, решетку за ней и велел женщинам зайти внутрь. Сзади прогрохотал и лязгнул замок, выдавливая из себя нотку некой безысходности и мрачного фатализма. Наталья оказалась в полутемном коридоре с множеством дверей. В центре у стены помещался стол, за которым смутной тенью располагалась бесформенная фигура. Тусклый свет дневного освещения был весьма скуден, а комплект ламп явно нуждался в обновлении. В коридоре слышался негромкий гомон, который, впрочем, сразу утих.

— Катерина! Принцесса подземного царства! Кинолог здесь? — хмурый корпусной неожиданно улыбнулся.

— Юра, здравствуй, темный лорд! Вроде, идет, — Катерина, тоненькая, как тростиночка женщина-инспектор, была молода и красива.

Дверь прогрохотала еще раз, и в коридоре появились две фигуры, которые были уже знакомы Наталье: одна передвигалась на двух ногах, вторая — на четырех лапах. Сейчас она знала и их имена. Андрей и Берта.

— Катюша, выдай новенькой постель и четвертую открывай, — Юра-корпусной стукнул дубинкой по двери камеры.

Пока Катя возилась с двумя замками, открывала дверь и решетку, Наталья вновь подумала о дичайшей несправедливости всего случившегося с ней, сжимая «рулетик» матраса под мышкой. В нем были сокрыты подушка, одеяло и две простыни.

— Заходи, — корпусной взмахнул резиновой дубинкой по широкой дуге и указал Наталье на открытую дверь, зияющую неизвестностью и неведомой опасностью. Наталья медленно вошла. В нос без промедления ударила вонь: спертый запах немытого тела с примесью чего-то знакомого и крайне неприятного. В камере царил полумрак, а света было меньше, чем в коридоре. Наталья обернулась. В хату она зашла одна. Ее спутницу, видимо, увели дальше. Металлический лязг запирающихся замков снова полоснул ножом по сердцу.

— Ну, здравствуй, девонька! — Говорившая подскочила с места и подошла к Наталье вплотную, — как звать-величать?

— Да погоди ты, Маря, дай человеку оглядеться.

— А чего ей годить. Пусть занимает свободную койку, — обиделась Маря — самая молодая из всех, девчонка лет девятнадцати-двадцати.

Наталья осмотрелась. Напротив двери располагалось окно, доступ к которому ограничивался отсекающей решеткой. Снаружи оно было заглушено пластиковым щитом, пропускающим внутрь лишь скудный рассеянный свет. У двух противоположных стен стояли две двухъярусные кровати. Слева, в ближнем углу, примостился санузел: раковина с зеркалом над ним, да унитаз, что журчал неисправной трубой за деревянной перегородкой. Посредине располагался стол, намертво вмурованный в бетонный пол. За столом сидели три женщины. Одна из них призывно махнула рукой:

— Проходи, садись, гостья нежданная, — она указала Наталье на пустую койку на втором ярусе, — бельишко и сумку туда бросай, да садись за стол, знакомиться будем.

Наталья спешно застелила постель и плюхнулась на жесткую скамью. Три пары глаз сиделиц были устремлены на нее. Та, что занимала место во главе стола, была по виду ровесницей Натальи. Вытянутое лицо, нос с горбинкой, рыжие волосы с проседью, карие глаза, живые и подвижные, внимательно заглядывали прямо в душу. Наталья инстинктивно почувствовала в ней лидера этого места внутри четырех конкретных стен.

— Меня Надеждой зовут, можно просто Надя, — рыжая кареглазая кивнула в сторону своей соседки справа, — это Света, — молодая полноватая брюнетка, лет двадцати шести — двадцати восьми слегка кивнула, — а это Марина, ее только вчера из малолетки перевели. Вишь, восемнадцать исполнилось, так сразу перевели. Маря, да сядь ты уже, не мельтеши, — Маря, коротко стриженая шатенка с симпатичным личиком, уселась на свое место.

— Я Н-наталья, можно Наташа, — Наталья смотрела на своих новых знакомиц, которые явно ждали от нее продолжения, — осудили меня по статье сто пятьдесят девятой, дали три с половиной…

Надя легонько стукнула ладонью по столу:

— Наташенька, это нам уже известно, — Надя легонько тряхнула головой, откидывая волосы назад, — связь здесь работает почище, чем на воле. Ты, давай, дело говори.

Наталья поняла, что здесь лучше не шутить, а рассказать все, как было.

— Что ж, д-девоньки, — как бы передразнивая одну из своих сокамерниц, начала Наталья, — раз такое дело. С-слушайте. Одна я у матушки своей родилась. Папа нас бросил, когда я была маленькой, с ним не общаюсь. Жила-училась в школе, п-потом поступила в мединститут в нашем г-городе. И тут началось. Влюбилась я в принца з-заморского. Из Кении.

— Из чего? — непонимающе скривилась Света.

— Из Кении. С-страна есть такая. В Африке. Он учился в нашем м-мединституте на иностранном факультете.

— Это что ж, ты негра полюбила? — Уточнила Надя.

— Он не совсем н-негр, а мулат, понимаете? У него папа кениец, учился и работал в Советском Союзе, а м-мама русская.

Сокамерницы молча переваривали информацию.

— Влюбилась я тогда, как д-дура малолетняя.

— Но-но, при малолетних прошу не выражаться, — Маря тряхнула головой, погрозив Наталье пальчиком.

— Боже, к-как он ухаживал! Цветы, конфеты, р-ресторан, кино, — Наталья закрыла глаза, вспоминая, — а потом постель, б-беременность и выкидыш, — продолжила рассказчица.

По камере пронесся тяжелый хоровой вздох: сокамерницы переживали вместе с ней.

— А дальше-то что было?

— А н-ничего. Уехал мой принц в Африку, а меня з-забыл. Как я плакала тогда, сколько слез п-пролила, сколько нервов он мне в-вымотал. И вправду — негр, — вдруг впервые в жизни резюмировала Наталья для себя точную, емкую и краткую характеристику своей первой любви.

— Девочки, у вас в-вода есть? Мою минералку менты вылили.

— Волки позорные! Маря! Давай нашу сюда, налей Наташе, да и нам всем по маленькой.

На столе появилась полуторалитровая пластмассовая бутылка с прозрачным содержимым. Маря налила в казенные металлические кружки.

— Ну, девчонки, жизнь ворам, смерть ментам! — Надя подняла кружку, чокаясь с сокамерницами.

Наталья, почувствовав, что в кружке отнюдь не вода, удивленно подняла бровь:

— И откуда такой д-дефицит?

— Оттуда! Много будешь знать, да болтать — вмиг язык подрежу, — рубанула Надя, одним глотком осушив свою кружку.

Наталья цедила «живительную влагу», смакуя, и удивлялась самой себе. Откуда у нее появилась любовь к самогону? Ведь она не пила его ни разу в жизни до сего дня! Жизнь вносила свои коррективы.

— Давай, продолжай, —