Деваться некуда - Борис Виан

«Убивцем». Я набрал номер и подождал. Несмотря на поздний час, он был у себя в конторе, так как женский голос мне ответил:

— Мистер Роуз очень занят. Кто у аппарата?

Голос бархатный, теплый, с низкими обертонами.

— Привет, Кармен, — сказал я. — Это Болтон. Фрэнк Болтон. Передайте трубку нашему Убивцу.

— О, Фрэнк! — воскликнула она, делая упор на моем имени, чтобы выказать удивление. — Да. Сейчас. Мистер Роуз еще здесь.

Через секунду мягкий голос Убивца уже шептал мне на ухо:

— Котик… Вот ты и вернулся.

— Нарцисс, мне надо с тобой увидеться. Завтра. Завтра утром. Это срочно!

Вопросов он не задавал.

— Приходи в десять! Полчаса я тебе уделю.

— Спасибо.

Я повесил трубку и вернулся в гостиную. На полпути застыл у камина и позвал Вайли. Он тут же появился.

— Вайли, а где Герцог? — спросил я.

— Где сэр Дэвид? — переспросил Вайли. — У себя в лаборатории, сэр Фрэнк. Прошу прощения… Я не осмелился потревожить сэра Дэвида, чтобы предупредить о возвращении сэра Фрэнка… Вы же знаете, сэр Фрэнк, каков сэр Дэвид.

— Хорошо, — решительно произнес я. — Эй, рыжая! Иди сюда! Нанесем визит Герцогу перед ужином.

На ходу я схватил второй highball и осушил его одним махом. На этот раз, ставя стакан обратно, я его не разбил. Зато расколол стеклянную столешницу сервировочного столика. Но уже по другой причине.

Ночь опустилась, и озябшая Салли прижалась ко мне.

— Боишься? — спросил я. — Может, за кустами спрятались бандиты?

Она рассмеялась, смех у нее был приятный. Звонкий и мелодичный.

За темной массой со смутно белеющими запоздалыми цветами «Серебряной Королевы» — более морозоустойчивой, чем остальные розы, — никаких бандитов не было. Только воспоминания о счастливом времени и долгих прогулках летними вечерами, когда Салли, лежа на траве радом с моим братом Марком, снисходительно внимала моему таланту певца-любителя. С этим тоже покончено: стальными пальцами на гитаре не поиграешь.

Маленькое окно лаборатории резко выделялось оранжевым пятном на заросшей плющом стене здания. Мы вошли бесшумно; скромная прихожая, выложенная плиткой, в конце коридора налево — открытая дверь в лабораторию. Я остановился на пороге. Внутри было тепло, и Салли удовлетворенно вздохнула.

Я рассматривал полки, забитые книгами, пробирками и мензурками, керамические столешницы, на которых беспорядочно громоздились какие-то приборы, частично снятые с подставок, экстракторы и испарители, конические колбы и баллоны причудливой формы. На извилистых трубках и двух емкостях ртутного вакуумного насоса отражались блики от световой потолочной рампы, желтый натриевый свет окрашивал седые волосы старика, сидящего за столом в глубине комнаты. Он не шевелился и вряд ли слышал, как мы вошли. Я не решался нарушить тишину, боясь его напугать. Салли, должно быть, поняла мои опасения и отреагировала вместо меня. Она вернулась к входной двери, громко хлопнула ею и шумно прошагала к порогу лаборатории, как будто мы только что пришли.

— Отец… К вам посетители.

Фигура даже не пошевелилась. Я ощутил смутное беспокойство. Мы вошли в комнату. Салли обратилась к нему снова:

— Отец… Вам нехорошо?

Я уже начал тревожиться, но в этот момент с облегчением увидел, что его опущенные плечи вздрогнули. Послышалось легкое покашливание, и Дэвид Болтон обернулся. Он сразу узнал меня и встал.

— Фрэнк… Вот ты и вернулся.

— Герцог, первый визит я нанес вам.

Я пытался шутить, но его вид меня поразил.

Что случилось с моим отцом? Как он мог всего за полгода превратиться в сутулого старика с хриплым голосом, в этакий трясущийся манекен с мутными стеклянными глазами? Однако он меня узнал. Некоторые чувства, наверное, преодолевают расстояние лучше, чем взгляды.

Пожав протянутую мне исхудалую руку, я удивился, что она такая легкая и, как у лихорадочного больного, влажная. Я взглянул на Салли. Она ответила мне таким же непонимающим взглядом.

— Кажется, ты славно себя проявил?

Куда делась былая легкость самого экстравагантного человека в Блэк-Ривере, чудака, знаменитого своими выдумками на пятьдесят миль в округе?

— Я сделал все, что мог, дабы всыпать им по первое число, — ответил я.

Он положил мне руку на плечо; я едва ее почувствовал.

— Старость, — сказал он. — Я рад, что успел тебя еще раз увидеть.

От этой фразы и от тона, которым она была произнесена, во мне все похолодело. Я попробовал отшутиться.

— Да ладно вам, Герцог. Стареть еще рано. Прошу вас не забывать, что в нашей семье вы единственный годный боец…

Слова несли меня туда, куда мне совсем не хотелось. Он вяло качнул головой.

— Фрэнк, ты прекрасно знаешь, что в нашей семье только один боец: твоя мать.

Он рассмеялся каким-то нервным дребезжащим смехом. И закашлялся. Кашель был ужасный, чудовищный, словно раздирал легкие. Я подошел к нему и обнял своей здоровой рукой.

— Однако, — сказал я, улыбаясь. — Получается, мы оба годимся для инвалидной коляски. Так закажем двухместную! Ну же, Герцог! Подтянитесь! Мы ждем вас, чтобы выпить за возвращение блудного сына{24}…

Он унял свой кашель и выжал робкую улыбку.

— Ничего серьезного, зато очень шумно, — сказал он. — Я, наверное, простудился. Идите без меня, я быстро доделаю кое-что и присоединюсь к вам.

— Когда будете выходить, накиньте что-нибудь, — посоветовала Салли.

Все это время она почти не открывала рта, это меня удивило.

Она была очень привязана к моему отцу, он отвечал ей тем же. После смерти Марка он перенес на нее всю любовь, которую питал к моему брату.

Мы вышли, плотно затворив дверь, и у меня сжалось сердце, когда по ту сторону дубовой панели я услышал очередной приступ кашля.

— Салли, — спросил я, — Герцог давно в таком состоянии?

Она молча остановилась. Я посмотрел ей в глаза.

— Фрэнк, я раньше этого не видела, — ответила она. — Впервые осознала только сейчас и поразилась. Изменения происходили постепенно, так, что никто из нас их не замечал. А началось все, наверное, несколько месяцев назад.

Под нашими ногами скрипел гравий. Звук показался мне зловещим. Снова. Тот самый звук, о котором я столько раз мечтал, когда ночами кидал свой спальный мешок куда попало, прямо в липкую жижу какого-нибудь корейского рисового поля.

— Он болен, — сказал я. — За полгода так не стареют. Когда я уезжал, он был… Ах, ты же знаешь, каким он был…

А был он великолепным. Ему никогда бы не дали его настоящий возраст. Таким ярким, задорным! Он мог выйти на ужин в пижаме; проработать всю ночь в лаборатории, а в шесть часов утра надеть смокинг, разбудить мою мать и предложить ей пойти в кино; вдруг решить, что обойдется без водителя, и залить в радиатор бензин, а в бак — масло; как-то