Цепи меланхолии - Линда Сауле

class="p1">На первых порах он обожал импрессионистов за то, что они вывели художников из сумрака студии на пленэр, за то, что добавили свет и небрежность в свои полотна, а уже на третьем курсе Чад потешался над собственной наивностью и, сидя за мольбертом, усердно воссоздавая драпировку ткани, обрамляющей мраморный бюст, чувствовал себя серьезным художником. Когда-то он был свободен от условностей, но постепенно позволил каждому из качеств, которые и привели его сюда, одному за другим отмереть. Раз за разом он убивал в себе бесстрашие, раскованность и страсть. Свобода сменилась тщеславием, а открытость – цинизмом. Он больше не мог позволить себе писать как новичок, потому что уже им не был, но с какой радостью он вернул бы себе юношеское рвение, беззаботную радость от созерцания чистого холста, приглашающего в захватывающее путешествие. Он познал науку академического рисунка, азы живописи, теперь он был во всеоружии, но ощущение власти не завладело им, напротив, он чувствовал себя так, словно его обокрали. Чад вдруг понял, что искренне тосковал по качествам, которые сам же в себе и погубил. Годы учебы и всевозрастающая самокритика сыграли с ним злую шутку: он растратил пыл, питавший его вдохновение, и превратился в ремесленника. А ведь когда-то он мечтал стать творцом.

Что ж, у него появилась возможность исправить эту ошибку: ведь волею судьбы он оказался в эпицентре свободного искусства!

Одолеваемый волнующими мыслями, Чад не заметил, как приблизился к дверям столовой. Весело переговариваясь, за столами сидели врачи и сотрудники Бетлема, у окна Чад приметил Арлин, она пребывала в одиночестве. Он направился к ней, решив не откладывать и потихоньку приступать к осуществлению своего далеко идущего плана.

Два следующих дня Арлин готовила Чада к работе. Она изложила ему подробные инструкции и перечислила обязанности. В общем, ничего сложного: следить за чистотой рабочих мест и наличием материалов, не беспокоить подопечных за работой, но и не отмалчиваться, если им что-то понадобится.

– Будете заниматься в OT Studios[23], – сказала Арлин. – Для начала я дам вам одну группу, пятеро учеников. Если все получится, сможете вести уроки и у остальных. Помните: эти люди преодолели множество испытаний и все еще не сошли с этого пути. Будьте лояльны к странностям в их поведении, не принимайте на личный счет то, что будет казаться вам вызовом. Пациенты могут начать кричать, бросаться предметами или не реагировать на ваше присутствие, однако рядом будет медсестра или медбрат, при необходимости они смогут оказать квалифицированную помощь.

Ни о какой строгости или требовательности в обучении не может быть и речи. Рисование – не их обязанность, а подарок, за который мы должны быть благодарны. Каждое усилие, сделанное этими людьми, – подвиг, а арт-терапия – причина, по которой они встают с постели. Обращайтесь с каждым из них так, словно любой ваш жест или слово способны нанести физический вред. Это может показаться необязательным уточнением, однако неуместный комментарий, возглас или неверно брошенный взгляд способны вызвать у пациента непредсказуемую реакцию. Держитесь по возможности нейтрально, формализуйте диалог, охлаждайте его, действуйте избирательно и обдуманно, мягко направляйте, чутко прислушивайтесь, читайте язык жестов – методы коммуникации будут отличаться от привычных, однако здесь это – необходимость. Со временем вы поймете, что от вас требуется, и привыкнете. Попытайтесь представить, что каждый мазок, который они наносят на холст, – это непроизнесенное вслух слово, а карандашный штрих – болезненный стон, который им удалось сдержать. Само присутствие этих людей в клинике – успех, а желание рисовать – результат долгих месяцев терапии. Гордитесь тем, что вы – часть их процесса выздоровления.

Они стояли у двери в студию, из-за которой не доносилось ни звука.

– Будьте на моей стороне, не подведите. – Арлин убедительно кивнула. – Я предполагаю, что некоторые пациенты остро воспримут замену их прежнего учителя, к таким вещам они чувствительны, но на первых занятиях я буду рядом и помогу сориентироваться.

Арлин сказала, что их будет пятеро. Пять пациентов Бетлема, женщины и мужчины, уже ждали внутри, а Чад все стоял, вспотев от волнения, шумно дыша носом в попытке поймать правильный настрой, и не решался войти. Он послушался совета Арлин и выбрал самую простую, не раздражающую взгляд одежду: белую футболку и джинсы, о которые он теперь беспокойно тер ладони.

Наконец, приказав себе сосредоточиться, он толкнул дверь и уверенно шагнул в помещение. В глазах его не отражалось волнения, усилием воли Чад изгнал из них все, что могло составить о нем неверное впечатление, осталось лишь нежно-голубое сияние, которое не могли пригасить ни страх, ни растерянность.

Студия оказалась просторной и полной естественного света, который лился из большого, во всю стену, окна. Посреди комнаты стоял большой стол, за которым сидели пациенты; при появлении Чада все они повернули голову в его сторону.

Их и вправду было пятеро: три женщины и двое мужчин. А еще пять стульев, пять холстов и пять неведомых душевных недугов.

Арлин представила Чада и пояснила, что с этого дня он будет курировать группу. Чад увидел пару улыбок и, ободренный, сделал шаг. «Вот мои ученики, люди, едва ли нуждающиеся в учителе», – подумал он, разглядывая незнакомые лица и руки, запачканные краской, – вероятно, он застал художников за работой.

– Пожалуйста, продолжайте. – Он деловито кивнул, размышляя о том, чему дает отсчет, каких демонов выпускает на волю.

Чад, никогда прежде не курировавший других художников, с любопытством наблюдал, как пять голов вновь склонились над столом и пять пар рук продолжили начатое. Готовность приняться за дело вот так сразу, без долгих раздумий и подготовки, удивила его, эти люди не ждали вдохновения, казалось, они желали лишь одного – дозволения вернуться к прерванному занятию.

Арлин присела в углу, откуда могла следить за классом. Мягким движением головы она сделала знак, чтобы Чад приступал. «Смотрите, – как бы говорили ее живые глаза и горделиво вскинутый подбородок. – Смотрите и преисполнитесь восторга! Перед вами творчество великой чистоты, внемлите ему, пока призрачный свет его реет над вами».

Чад решил не садиться, а обойти стол и понаблюдать за работой. Его внимание привлекла женщина, сидевшая дальше всех от входа. На вид ей было не больше сорока, лицо ее показалось Чаду удивительно спокойным, когда она, склонив голову, мягко касалась бумаги беличьей кистью, а затем чуть отклонялась назад, чтобы оценить результат. Чад не любил работать акварелью, предпочитая пастозные материалы, но всегда с удовольствием смотрел, как ею пишут другие. Он решился подойти. Стараясь ступать тихо, чтобы не беспокоить остальных, он приблизился к Мэри – так, судя по наклейке