Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур

скомандовал Абик, – сейчас набирать в шприц, вводить в вену.

Илюша не дышал. Он чувствовал, как маленький таджикский бог решает, на каком берегу Великой реки оставить его брата. Там, где кровь никогда не будет иметь цвета, запаха, застынет и перестанет вызывать страх, или здесь, где все чудовищно, нелепо, истерично, где дрожит каждый мускул, где воздух лопается от падающих иголок, где сердце маниакально долбится о пересохшую кору сосен в желании разнести себя на ошметки. Абик надел иглу на 10-миллилитровый стеклянный шприц и наклонился над пузырем физраствора, как над священным котлом. Руки ходили ходуном, капли пота падали в широкое горло бутылки. Медленно, как в художественном фильме, в стеклянную колбу с делениями начала втягиваться святая животворящая влага. Внезапно над головой раздался хруст, и огромная ветка, которую таджик надломил, пока выковыривал из кроны Родиона, грохнулась на его согнутую спину. Абик рухнул на четвереньки, сбив с ног Илюшу. Флакон упал, прозрачная жидкость вылилась и тут же впиталась в подстилку из сухой хвои и шишек.

– Кирдык, – выдохнул Абдуджамилов, – теперь все.

– Переливай кровь, – просипел в бреду Родик.

Илюша встрепенулся:

– Да, мы с ним одной крови! – Он разорвал на себе гимнастерку, показывая синюю татуху. Затем бросился к Родику и вспорол облеванную материю на его груди. – Первая положительная. Валяй!

Таджик выпучил глаза и замотал головой.

– Прямой переливаний нельзя! Только госпиталь! Запрещено!

– Я лично задушу тебя, Лечитель Баранов! – орал Илюша. – Лей давай, ублюдок, пока он не умер!

– Ты больше не заикаться? – только и сумел произнести Абдуджамилов.

Илюшина речь действительно сорвала в мозгу гигантскую плотину и водопадом хлынула через связки.

– Быстро взял шприцы и качай из вены. – Илюша наотмашь протянул таджику голую руку, вывернув локоть.

– Надо сыворотка взять, в носок положить, центрифуга раскрутить, посмотреть, совместить в пробирке, – оправдывался Абик.

– Валяй давай, на хрен центрифугу. – Родион, пропитанный кровью от щиколотки до пояса, с трудом разлеплял белые губы. – Все равно сдохну.

Лекарь Баранов махнул рукой и достал второй шприц. Вылил флакон со спиртом на сгибы локтей, вставил иголки, как катетеры, в вены обоим братьям, что-то пробормотал на своем языке и вытянул вишневую кровь из Илюшиной руки.

– Лимилитров четыреста надо. Сорок шприцев. Считать, Родственник.

– Пошел, Абик! Давай, родной! – Илюша выдохнул и зажмурил глаза.

Из одного за другим шприцев кровь младшего брата вливалась в сосуды старшего. Абик дрожал всем телом и под каждый впрыск бормотал лишь одному ему известное заклинание. Он никогда не лечил ничего серьезнее поносов у ишаков и запоров у овец. Маленький деревенский фельдшер понимал, что делает не так, как его учили. Что будет наказан, будет растерзан, будет проклят. Но два человека с непреклонной верой делили одну кровь. Истово, бессознательно, необъяснимо превратившись в единый сосуд. Это одухотворяло, окрыляло, питало силой, крепило волю. В какой-то момент Абдуджамилов почувствовал себя неземным, всемогущим. Он перестал трястись, движения сделались спокойными, умиротворенными. Широкими мазками Лекарь Баранов вплетал одну жизненную нить в другую, словно багряными красками рисовал на холсте рождение чего-то нового, несомненно, величественного и богоподобного. Очнулся Абик лишь в тот момент, когда Родион в алых пятнах и пенной слюной у рта зашелся в свистящем удушье.

– Спинаааа, – прохрипел он, – пооочкииии…

– Кровь не та, Родственник, – медленно, покрываясь новой испариной поверх предыдущей, произнес таджик.

– Что это значит? – прошептал Илюша.

– Кирдык, смерть, тюрьма, – ответил Абик со стеклянным взглядом. – Мы убить его.

– Что ты несешь, урод! – Илюша метался с повисшей в вене иглой. – Я не мог убить его! Я отдам ему свою ногу, свои кишки, свое сердце! Режь меня на куски, пришивай ему все, что надо! Не стой, ублюдок, только не стой!!!

К Илюшиному нечеловеческому вою присоединился хруст бурелома и треск сухих шишек с мертвой хвоей. Человек десять во главе с Курбатовым как демоны вынырнули из деревьев, дробя каблуками выпирающие корни, молниеносно переложили Родика на брезентовые носилки и рванули куда-то в недра леса. Над головой ревел вертолет, снижаясь в направлении поляны. Абик с Илюшей, спотыкаясь и сдирая в клочья одежду, неслись за командой.

– Рви меня на части, только спаси брата, таджикский бог! – орал Илюша уже непонятно кому и непонятно зачем.

Только на поляне, когда Родиона погрузили в реанимационный вертолет, он упал на колени, уперся головой в траву и потерял сознание.

Глава 18. Паук

Пятый день Илюша сидел на губе со сломанной челюстью и ждал прибытия следователя военной прокуратуры. Курбатов, разбивший ему лицо, доступно объяснил, что заводится уголовное дело, и дальше Родственник будет чалить в колонии строгого режима как злостный нарушитель устава и братоубийца.

– Какая группа крови здесь проштампована, уебок? – набросился на Илью прапор в первый же вечер после трагедии и оторвал его нагрудный карман вместе с военным билетом. – Читай, гондон!

– Б-бэ м-минус, – не верил своим глазам Илюша.

– Это значит, третья группа, резус отрицательный! – Курбатов еще раз с размаха врезал по физиономии Родственника, кроша носовой хрящ. – А у брата твоего в билете значится «ноль – плюс», что в переводе первая группа – положительный резус! Как тебе в башку могло прийти прямое переливание?

Илюша не мог ответить. К нему не просто вернулось заикание, он был не в состоянии разжать зубы, чтобы выдавить слово. Подняв на командира отекшее синее лицо, Родственник напряг голосовые связки.

– Б-бра-ат ж-жив? – челюсть была неразъемной, словно залитая гипсом.

– У него гемотрансфузионный шок, он на искусственной почке! – орал Курбатов. – А всего-то надо было наложить жгут и доставить пострадавшего на поляну.

– Т-таджик н-не в-вино-ват. – Илюша до крови вгрызался в костяшку своего кулака и пялился в точку на стене.

– Это не тебе решать, мудила! Ты уже все в своей жизни порешал!

К Илюше еще приходили какие-то люди, о чем-то спрашивали, елозили, били, но он уже ни на что не реагировал. Потрясение было таким сильным, что главврач воинской части признал его невменяемым и определил в медицинский изолятор до разрешения ситуации. Илью накачали транквилизаторами и запретили общение с посторонними. Прошел месяц, пока наконец в палату вместе с Курбатовым не вошел отец. Опустившись на край кровати, Лев Леонидович взял в руки подбородок сына и, будто не видя его помешательства, решительно произнес:

– Илья, включи разум! Дело возбуждать не стали. Ситуацию признали учебной ошибкой. Родион жив. О переливании крови никуда не сообщили. Ты невиновен. Поправляйся и возвращайся в строй.

Илюша приоткрыл опухшие веки, густые восковые слезы застыли под слипшимися ресницами.

– Г-где Р-родька? – спросил он тихо.

– В городской больнице. Ногу сохранили, почки восстанавливают. Будет жить. Следователю признался, что сам вынудил товарищей перелить себе кровь, был уверен в своей правоте, как студент-медик.

– К-как А-абик? –