Дерево забвения - Нэнси Хьюстон

размешивает сахар в чашке, не поднимая глаз.

— Это, наверно, потому, что их названия — анаграмма друг друга, — продолжает Лили-Роуз.

— По правде сказать, — замечает Фелиса, — Гаити — часть того же острова, что и Доминиканская республика.

— Вот как? — говорит Лили-Роуз. — Надо бы подумать об объединении всех таких маленьких стран, правда? Чтобы они стали сильнее? Я хочу сказать, нелепо иметь международную границу внутри крошечного острова.

— Ну, проблема в том, — отвечает Фелиса, — что мы были обращены в рабство двумя разными европейскими странами.

— Вот как? — повторяет Лили-Роуз и краснеет.

Позже, в твоей комнате, Фелиса говорит:

— Не знаю, как можно быть бестелесной при таком теле. Как ей это удается?

— Это, должно быть, ее протестантское воспитание, — небрежно бросаешь ты, радуясь возможности покритиковать Лили-Роуз за ее спиной. — Ее нервирует, что я не могу избавиться от своей задницы и стать такой же эфирной, как она.

— Вот что главное для белых, — говорит Фелиса. — Быть бестелесными. Надо бы организовать Движение сопротивления анорексии!

И вы это делаете: правда, вы двое — единственные его участницы. В школе вы держитесь друг друга, и это вас защищает. Другие девушки часами говорят о диетах и ведут беспощадную войну со своими округлостями, а Фелиса гордо демонстрирует свои пышные формы и подбадривает тебя, чтобы ты делала то же самое.

Еще она посвящает тебя в политику.

— Какое странное имя — Шейна, — говорит она тебе однажды. — Похоже на shame, стыд. Откуда оно?

— Вообще-то из идиша.

— Так ты еврейка?

— Нет. Но это от sheyn, то же самое, что schön по-немецки, это значит красивый.

— Так ты красивая?

— Нет.

И вы обе хохочете.

— Но ты права, — признаешь ты, — это похоже на shame. Они все время говорят мне да нет же, нет, это красота, а я все время думаю да нет же, нет, это стыд.

— Шейна… Кроме шуток, какое странное имя.

— Они выбрали его еще и потому, что это почти полная анаграмма Нашуа, города в Нью-Гэмпшире, где выросла моя мать.

— Скажите на милость, твоя мать просто фанатка анаграмм. Нашуа… рабовладельческий город.

— Нет, ничего подобного.

— Мой отец говорит, что все города в Соединенных Штатах рабовладельческие.

— Нет, Новая Англия была аболиционистской — ты выросла в Бостоне и должна бы это знать. В Нью-Гэмпшире многие богатые люди предоставили свои дома в пользу Подземной железной дороги[29].

— Ага, но как они разбогатели?

— Ну, на прядильных фабриках.

— И что делали на этих прядильных фабриках?

— Как что… текстиль.

— Текстиль из чего?

— Ну… из хлопка?

— А откуда брался хлопок? Ты видела, чтобы хлопковые коробочки качались на ветру в заснеженных лесах Нью-Гэмпшира? Или, может быть, хлопок свалился с Луны? А сахар для знаменитой бостонской патоки? Ты видела поля сахарного тростника в Массачусетсе?

Через несколько месяцев ты уже достаточно доверяешь Фелисе, чтобы рассказать ей о твоей поездке с Джоэлем в Гавану.

Выслушав историю молча, она обнимает тебя и долго не отпускает.

* * *

О МАМАМАМАМОЯ ИЗНИЧТОЖЕННАЯ, ТЫ ЧЕРНАЯ ДЫРА В МОЕМ КОСМОСЕ, БЕЗДНА БЕСКОНЕЧНОГО МОЛЧАНИЯ. Я БРОСАЮ В ТЕБЯ СЛОВА — ПЛАНЕТЫ, АСТЕРОИДЫ, МЕТЕОРЫ, ЦЕЛЫЕ ГАЛАКТИКИ СЛОВ, И В ТОТ САМЫЙ МИГ, КОГДА ОНИ ПАДАЮТ В ТВОЙ ЗИЯЮЩИЙ ЗЕВ, ТЫ ЗАГЛАТЫВАЕШЬ ИХ, КАК СВЕРХМОЩНЫЙ ПЫЛЕСОС, И ПРЕВРАЩАЕШЬ В ПУСТОТУ, ЕЩЕ БОЛЬШЕ ПУСТОТЫ. АНТИМАТЕРИЯ. ТЫ МОЯ АНТИМАТЕРЬ. МОЯ НЕ-, МОЯ ПРЕ-, МОЯ КОНТР-, МОЯ А-МАТЬ. Я МОГУ КРИЧАТЬ НА РАЗРЫВ ЛЕГКИХ, МОИ КРИКИ, НЕ ДОЛЕТЕВ ДО ТЕБЯ, ОБРАТЯТСЯ В НИЧТО, И НИКОГДА ИХ ЭХО НЕ ОТЗОВЕТСЯ ИЗ ТВОИХ ГЛУБИН, ЧТОБЫ ДОЙТИ ДО МОИХ УШЕЙ. ЕСЛИ БЫ Я МОГЛА СЛЕПИТЬ ВСЕ СЛОВА МИРА В КРОШЕЧНЫЙ ШАРИК, ПЛОТНЫЙ, КАК АТОМ, Я БЫ РАЗЛОМАЛА ЕГО И ЗАПУСТИЛА В ГОЛОВУ БОГА.

Манхэттен, 1979–1982

Через девять лет чета Джоэль — Натали еще не распалась, но процесс идет, и серьезно. Они еще встречаются время от времени в гастрономическом магазине «Забар», чтобы вместе сделать покупки, но обедают вдвоем лишь раз или два в неделю. Натали уже под тридцать, скоро она станет слишком старой для первых женских ролей в репертуаре, ее карьера застыла на мертвой точке. Джоэль встает рано; пока его жена повернется в постели и снимет маску для сна, его уже нет. Днем, когда он преподает, она ходит по прослушиваниям или ошивается в актерских агентствах в надежде быть замеченной. Вечером он закрывается в своем кабинете, читает и пишет, а она одна идет в театр.

Наконец в ноябре 1979, когда десятки американцев удерживают в заложниках в американском посольстве в Иране, Натали встречает калифорнийского продюсера по имени Мел, безумно в него влюбляется и сообщает Джоэлю, что хочет развода.

Дженка так шокирована, что у нее нет слов. Ее младшему сыну уже около сорока; его лучшие годы позади. Разговаривая по телефону с подругами, она обрушивается на сегодняшних молодых женщин, для которых нет ничего святого, кроме их карьеры, счета в банке и оргазмов.

И вот, когда старый голливудский актер на пенсии готовится стать сороковым президентом Соединенных Штатов, когда в далекой стране под названием Афганистан ЦРУ, для борьбы с прорусскими коммунистическими силами на месте, предоставляет финансовую помощь, классифицированные разведданные и военное обучение моджахедам «Аль-Каиды»[30] под руководством молодого человека по имени Усама бен Ладен, Джоэль Рабенштейн остается в Батлер-холле один. Университет великодушно делает вид, что ничего не замечает, и позволяет ему сохранить за собой большую квартиру.

Однажды, жарким днем в августе 1982 года, он спокойно пишет под вентилятором в своей библиотеке, как вдруг звонит телефон. Он снимает трубку: это заведующий кафедрой антропологии.

— Привет, Рабенштейн, как дела? Послушай, у нас было несколько совещаний в последнее время, и я решил, что лучше сначала обсудить с тобой: когда я в будущем году выйду на пенсию, как ты смотришь на то, чтобы возглавить кафедру?

Джоэль чувствует, как волна эйфории охватила все его тело. Удовольствие так велико, что ему трудно найти слова.

— Что ж… — бормочет он наконец, — это была бы огромная честь!

Шеф смеется:

— Ну так поздравляю, Рабенштейн! Считай, дело решенное.

Как только тот вешает трубку, Джоэль, не удержавшись, набирает номер родителей. Теперь это междугородний звонок — Павел вышел на пенсию несколько лет назад, и чета купила большой дом в Ист-Хэмптоне на Лонг-Айленде.

К удивлению Джоэля, трубку снимает не Дженка, а Павел. Слово, которое он произносит, тоже неожиданно.

— Наконец-то, — говорит он.

— Пап?

— Я думал, ты никогда не позвонишь.

— Что случилось? Где мама?

— Что случилось, что случилось, ты что, новости не смотришь? Джереми позвонил