Дитя эпохи - Александр Николаевич Житинский

рог с отделкой из серебра и на серебряной цепочке. В роге было еще много вина. Из нагрудного кармана, наподобие платочка, торчали сложенные бумажки. Я развернул их и убедился, что это подписанные акты о приемке договора.

Акты юридически удостоверяли, что я выполнил научную работу на двадцать тысяч рублей.

– Гражданин, – сказала стюардесса. – Пристегнитесь.

– Зачем? – спросил я.

– Идем на посадку.

Я допил вино из рога и пристегнулся. На роге я заметил серебряную пластинку с гравировкой: «Другу Петру от друга Автандила с большой любовью. Чтоб жизнь твоя всегда была полна, как этот рог!»

Когда он успел это сделать?

Теперь, когда меня спрашивают, бывал ли я в Тбилиси, я всегда нерешительно отвечаю: «Да как сказать…»

И действительно, как сказать?

Распределение

Я прилетел как раз во-время. Начиналось самое главное.

На кафедре вывесили листок с местами распределения. Места уже были известны, благодаря моим стараниям. Несмотря на это, группа толпилась возле листка и снова занималась обсуждением. Ходили самые невероятные слухи. Кто-то утверждал, что в Новгороде дают квартиру. Сметанин заявил, что в одном почтовом ящике, который фигурировал в списке, квартальная премия больше зарплаты за тот же период.

Я пришел в нашу комнату и показал Чемогурову акты.

– Они даже отчет как следует не посмотрели, – сказал я.

– Ты наивный человек, – сказал Чемогуров. – У них оставались лишние двадцать тысяч рублей. Приближался конец года. Вот они их и потратили. Все довольны – и они, и мы.

– Я недоволен, – сказал я.

– Ты тщеславен, – заявил Чемогуров. – Кстати, могу сообщить, что тебя оставляют на кафедре. Вместе с Крыловым. Его в аспирантуру, а тебя мэнээсом.

– Кем?

– Младшим научным сотрудником. Сто пять рэ… Юрий Тимофеевич уже подыскивает для тебя новый договор.

Я пошел потолкаться у объявления. Видимо, все уже знали о решении профессора. Никто не интересовался моими планами и надеждами.

Мимо объявления быстро прошел Крылов. Вид у него был ужасный. Глаза ввалились, волосы были в беспорядке, руки болтались, как у куклы. Сметанин окликнул его, но Крылов не отозвался, а прошел в нашу комнату. Я последовал за ним.

– Ты чего? – спросил я.

Крылов проглотил слюну, двигая острым кадыком.

– Отстань, – сказал он.

– Женишься, что ли? – продолжал я.

Крылов схватил со стола тетрадь и запустил в меня. Я увернулся. Тетрадь пролетела мимо и ударилась в лоб Мих-Миху, который как раз входил в комнату. Мих-Мих и бровью не повел. Он нагнулся за тетрадью, а Крылов, даже не извинившись, отвернулся к окну.

– Слава, – сказал Мих-Мих, – возьми себя в руки. Неужели из-за этой…

– Чего вам всем надо?! Чего вы все ко мне лезете?! – в отчаянии завопил Крылов и бросился вон из комнаты.

Из-за интегратора вышел Чемогуров, и мы устроили небольшой симпозиум. Мих-Миху был известен диагноз. Он его нам сообщил. Крылов переживал разрыв с Викой. У него наконец открылись глаза, чему Вика в немалой степени способствовала. Она выкинула следующий номер.

В мое отсутствие она пошла в гости к Сметанину и Миле. Там было чаепитие с профессором, во время которого Вика пыталась повлиять на распределение. Она очень мило болтала и как бы невзначай давала всем характеристики. У нее был свой средний балл оценок для нашей группы. В частности, я был назван эгоистом и неуживчивым человеком. Крылова Вика характеризовала как талантливого, но неуправляемого. Сметанин же оказался покладистым и преданным делу работником. Вика о себе умолчала, но ее дополнил Сметанин. По его мнению, она могла влиять на Крылова в нужную сторону.

Во всем этом была известная доля истины.

Короче говоря, они дали понять профессору, что кафедра нуждается в верных ему людях. Если таланту Мих-Миха прибавить талант Крылова да мой индивидуализм, неизвестно что может получиться. А тут еще вечный оппозиционер Чемогуров, под влияние которого я попал. Следовательно, нужно было оставить Крылова в аспирантуре, но для равновесия и лучшего морального климата взять на кафедру Сметанина и Вику.

Это не было сказано прямо, но профессор понял. Большая политика делалась тонко, под звон серебряных ложечек.

Надо отдать должное Юрию Тимофеевичу. Он холодно выслушал Вику и удалился в свой кабинет. На следующий день он вызвал Крылова вместе с Мих-Михом и изложил им результаты чаепития. Профессор не побоялся вторгнуться в личную жизнь Славки, как побоялся сделать я.

– Она далеко пойдет, – заметил Чемогуров.

– Может быть. Только не у нас на кафедре, – сказал Мих-Мих.

У Крылова было объяснение с возлюбленной. Что они там говорили, никто не знает, но Славка после этого стал невменяем. Он замкнулся и ни с кем не разговаривал.

Такова была обстановка перед распределением.

Группа пока ничего не знала. Естественно, что Сметанин и Вика помалкивали.

Наконец наступил день распределения. Оно проходило в конференц-зале института, где обычно заседал Ученый Совет. С утра мы собрались в коридоре под дверями. Нас возглавляла Зоя Давыдовна, у которой был список.

Без четверти десять в зал стали собираться люди. Пришли заместитель ректора, профессор Юрий Тимофеевич, Мих-Мих. Было много незнакомых. Зоя Давыдовна объяснила, что это представители предприятий.

По коридору прошел коренастый человек в унтах и тоже вошел в конференц-зал.

– Это из Кутырьмы, – сказал Зоя Давыдовна.

В группе произошло замешательство, особенно в той ее части, которая замыкала список.

– Мы поедем, мы помчимся на оленях утром рано… – пропел Сметанин. Теперь он чувствовал себя в безопасности.

В десять часов Зоя Давыдовна пригласила в зал Славку. Он вошел спокойно и безучастно. Вообще, в это утро он ни на кого не смотрел.

Мы прильнули к дверной щели. Кто ухом, кто глазом. Ничего не было видно, да и слышно тоже.

Через пятнадцать минут дверь открылась, и Крылов вышел. Такой же прямой, будто проглотивший аршин. Вика старалась на него не смотреть. У нее на лице были красные пятна.

– Ну что? – выдохнули все, хотя распределение Славки было делом решенным.

Крылов пожал плечами. Тут же из зала вылетел Мих-Мих. У него были круглые глаза. Он подбежал к Славке сзади и два раза тряхнул его за плечи.

– Ты соображаешь, что ты наделал! Это же не только твое личное дело! Ты ставишь под удар работу! – свистящим шепотом произнес он.

Мы застыли, не понимая. Мих-Мих обвел нас взглядом и сказал с горечью:

– Он распределился в Кутырьму! А что я мог сделать?…

Я посмотрел на Вику. До нее доходил смысл сказанных слов. Только теперь она, кажется, поняла, что разрыв со Славкой – это серьезно. Навсегда.

В зал вошел следующий. А оттуда выскочил довольный человек в унтах. У него были