Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич
Собрание сочинений читать книгу онлайн
На рубеже ХIХ и ХХ веков россияне всех возрастов зачитывались газетными и журнальными публикациями Власа Михайловича Дорошевича, заслуженно провозглашенного молвой «королем российской прессы». Каждый номер газеты с его фельетоном, судебным очерком, путевыми заметками, литературным или театральным обзором оказывался ярким общественным событием. За новыми статьями Дорошевича выстраивались в очередь и влиятельные респектабельные издания, и склонные к погоне за дешевой сенсацией «листки». Настоящую популярность произведения Дорошевича приобрели в самом конце XIX века, когда он начал печататься в одесской периодике. В то время газетная проза, благодаря тщательной и скрупулезной работе со словом, встала в один ряд с большой русской литературой. Фельетоны, написанные Власом Михайловичем, до сих пор считаются образцом для подражания. Он умело компилировал самые разные жанры — политический памфлет, документальную повесть, сатирический монолог и многие другие. Уйдя от популярного в ту пору многословия, он сформировал собственный стиль «короткой строки», благодаря которому произведения получались лаконичными и точными. Фельетон Дорошевича, напечатанный в газете, автоматически поднимал тираж вдвое. Как писал Корней Чуковский, назвавший приезд Власа Михайловича в Одессу «литературной сенсацией»: «Дорошевич ведь буквально перевернул представление о фельетоне, сделал его живым, чрезвычайно разнообразным по форме…» Фельетоны писателя соединяли в себе блеск и непринужденность формы со всей полнотой серьезных публицисти- ческих задач. Поражала в Дорошевиче и его плодовитость: он писал ежедневно, с неутомимостью отзываясь на все события сегодняшнего дня. Читатели ждали очередное разоблачение, и Влас Михайлович не обманывал их. Успех писателя был всеобщий: горожане восхищались этим беспрерывным фейерверком тонкого остроумия.
Пётр Петрович взялся за следующее письмо.
«Наречённый зять мой и благороднейший из смертных! С неизъяснимым чувством прижимаю тебя к своей отеческой груди и уведомляю, что мы все, всем семейством, завтра же переезжаем к тебе. Благородный, ты не будешь один. Мы сумели оценить и понять тебя. Попав по ошибке в чужую квартиру, предложить, ни слова не говоря, руку и сердце престарелой, болезненной девице, обременённой семью незаконными детьми, — в наш меркантильный век не всякий на это способен. Если бы не твоя расписка, в которой ты обещаешься жениться на моей дочери, я бы сам не поверил твоему благородству, несмотря на то, что ты стоял передо мной на коленях и просил моего благословения. Небо да благословит тебя. Семь малюток благословляют тебя от глубины своих незаконных сердец. Ты будешь им отец, а я — тебе. А какою женой тебе будет моя дочь, как раз тебе под стать. Как она поёт! Ты это тогда верно заметил, когда делал предложение, что мы все выпивши. Это, брат, у нас фамильное. Меня за это и со службы выжили. До скорого свидания. Мы все тебе кланяемся, кроме моей жены, а твоей будущей тёщи: она кланяться не может, потому что сильно выпивши. Какая женщина! Ты её полюбишь как мать. Засим остаюсь наречённый тесть твой, отечески любящий тебя, отставной четырнадцатого класса чиновник Акакий Елпидифоров».
С Петра Петровича катился холодный пот.
Он вскрыл форменный конверт с печатью какого-то трезвого общества.
«Милостивый государь! Ваше, хотя и очень позднее, появление у меня и выраженное вами желание сделаться членом нашего трезвого общества доставили мне большое удовольствие. Я охотно предложу вас в члены нашего общества и уверен, что вы будете избраны, тем более, что ваша манера разговаривать и выражения, которые вы при сём употребляете, как нельзя более подходят к дебатам нашего общества. В виду сего я сегодня в 12 часов буду иметь честь быть у вас…»
Пётр Петрович посмотрел на часы.
Было без четверти двенадцать.
Он достал хороший шёлковый шнурок от портьеры, подставил стол, снял фонарь, прикрепил к крючку шнурок, сделал петлю, надел на шею и вытолкнул ногами стол.
Когда пробило двенадцать, он уже висел.
Часы
Это были превосходные золотые часы.
Если б не было так далеко идти в ссудную кассу, я мог бы даже сказать вам, какого они мастера.
Покупайте часы только этой фабрики: они превосходны, точны, верны, ходят минута в минуту, секунда в секунду.
Я купил их, получивши как-то сразу крупный куш гонорара.
Превосходные часы, удивительно точно показывавшие время.
Вот, например, г. редактор.
Он просил подождать меня «пять минут», и эти пять минут растянулись в целых тридцать две.
Меня заставляют ждать «больше полчаса».
Кажется, меня раньше никогда не заставляли ждать так долго.
Бывало, придёшь, возьмёшь газету, только что заинтересуешься какою-нибудь статьёй, — глядишь, редактор и выходит.
Тридцать три минуты… тридцать четыре…
Терять такую массу времени на какое-то ожидание!
Да я за это время успел бы написать целый фельетон!
Тридцать пять… тридцать шесть…
Да неужели я стал таким ненужным, малоценным сотрудником, что меня заставляют торчать чуть не по часу из-за какого-то пустячного разговора в три минуты?
Что за возмутительная манера так бесцеремонно обращаться с чужим временем!
Тридцать семь… Тридцать восемь…
Как это понять, наконец?
Что это? Желание показать, что меня третируют?
Неужели мои статьи стали не интереснее?
Мои мысли глупее? Мои выражения менее красивы, оригинальны?
Надо посмотреть свою сегодняшнюю статью.
Статья, как статья.
Однако, уже сорок пять минут… сорок шесть…
Это слишком!
Неужели я исписался, стал вялым, скучным, не интересным, не нужным?
Дошёл до того положения, когда нашего брата выкидывают как старый стоптанный башмак или выжатый лимон?
Сорок семь… сорок восемь…
Ну, нет-с! Мы ещё побьёмся, г. редактор.;
Если я кажусь таким ненужным вам, что вы позволяете себе заставлять меня по часу ждать в своей приёмной, мы посмотрим, что скажут в другой газете.
— Мы сведём этот маленький счёт, г. редактор!
Сорок девять… пятьдесят…
Я надеваю шляпу и ухожу.
— Можешь сказать, сторож, г. редактору, что я ждал его целых пятьдесят минут.
— Но они сейчас выйдут.
— Целых пятьдесят минут!
Прощайте, г. редактор.
Ого! Жена уехала в два, а теперь пять.
Нельзя же по три часа сидеть у портнихи.
Престранная портниха!
Вчера три часа! Сегодня три часа!
Итого одна восьмая часть жизни уходит только на одну примерку платьев.
Какая, однако, пустая женщина эта самая моя жена!
Странно, как я не замечал этого раньше! И на кой шут я женился?
Ещё полчаса. Три с половиной часа!
Вы думаете, сударыня, что, как и всегда, вы уходите, а я сижу и пишу, что время уходит незаметно, и вы, по обыкновению, защебечете, влетев домой:
— Всего каких-нибудь полтора часа!
А я, как дурак, вам поверю и сам извинюсь шуткой:
— Вот видишь, мой друг, мы уже два года женаты, а для меня всё ещё время тянется без тебя невыносимо долго.
Как бы не так, сударыня!
Я верю в портних, у которых сидят по два часа.
Я готов верить в портних, у которых иногда слышите ли, иногда, сидят по три часа.
Но, поверь, в портниху, которая тратит на примерку каждого
