Люди без внутреннего сияния - Йенте Постюма

Психолог кивнула и спросила Йону, что написала она.

— Пока ничего, — сказала она. — У меня не было времени.

На прошлой неделе она употребила расширяющий сознание наркотик, после чего ее жутко рвало, но она стала гораздо более проницательной.

— Замечательно, — сказала психолог. — Хочешь поговорить об этом подробнее?

Брайан на удивление хорошо справился с семейным ужином, на который категорически не хотел идти, во многом благодаря тому, что сознательно не стал садиться рядом со своей сестрой, которая производила те же щелкающие звуки, что и его жена.

Я рассказала, что стала намного лучше справляться с раздражающими звуками во время еды, но Артур иногда причмокивал, даже когда не ел. Звучало это одинаково. Иногда я пыталась повторить это за ним, чтобы понять, что именно он делает: мне было сложно оценить, насколько необходимо ему издавать эти звуки.

На прощание наш терапевт выписала на белой доске в столбик все техники, которые мы выучили. Мы сделали фотографии на телефоны, чтобы никогда не забыть.

Я выругалась, когда не получилось пристегнуть в машине детскую переноску. Мы с Бобом ехали с ночевкой в гости к моему отцу. В последний раз мы с ним виделись на следующий день после рождения Боба. В больнице он плакал, стоя у инкубатора, и все время гладил Боба по щеке пальцем, пока часы посещения не закончились. Когда я спросила, почему Маргарет не приехала с ним, он сказал, что они в последнее время стали реже видеться.

— У Боба губы как у твоей матери. Точно такие же, — бормотал он снова и снова.

— Не умирайте, ладно? — сказал Артур, провожая нас.

По дороге Боб расплакался, и я остановилась на заправке его покормить. К счастью, ел он отлично. Время от времени он отрывался от груди и смотрел на меня очень серьезно. Пока мы смотрели друг на друга, кто-то на улице хлопнул дверцей автомобиля, и я увидела, как страх возник в глазах Боба и медленно исчез. Он пока ничего не скрывает, подумала я и разгладила морщинку у него на лбу.

Когда я въехала на улицу, мой отец вышел из дома. Яростно размахивая руками, он стал показывать мне, как припарковаться на дорожке у дома. Дома он с гордостью продемонстрировал, какой чудесный детский утолок оборудовал в моей старой комнате, с манежем, целым ящиком лего и горой плюшевых игрушек. В гостиной на подставке стоял проектор, а над камином висел экран. Мой отец запланировал вечер просмотра семейных видео: «Ведь ты теперь стала мамой».

— Так-так, наденем очки, — сказал он, усаживая Боба к себе на коленки.

Он говорил с ним на сюсюкающем языке, который придумал когда-то для нашего пса. Тот всегда вытягивался у него на груди, когда папа по вечерам сидел в кресле у телевизора. А пес был довольно крупным. По словам моей матери, отец сидел так и со мной, пока я не выросла. «Пока ты не начала огрызаться», — часто повторяла она, хотя прекрасно знала, что огрызаться я начала гораздо позже.

— Давай-ка ложись спатуси-пуси-куси, — сказал мой отец Бобу, когда укладывал его в кроватку.

За ужином я пыталась сконцентрироваться на звуках с улицы, на тикающих часах, на собственном дыхании — всем этим техникам нас научили в дурдоме.

Папа рассказал мне про Маргарет.

— Она предоставляла мне слишком много свободы, — сказал он. — Из-за этого я только сильнее скучал по твоей матери.

По всему дому по-прежнему были вещи моей матери. Коробки с ее коллекцией старинных рюмок загораживали вход в кладовку. Мне показалось, что папа уже не помнил, что именно там находится, потому что каждый раз шарахал по коробкам дверью. От Маргарет не осталось ни следа.

После ужина мы смотрели на мою мать на пляже. Она махала рукой и показывала книжку, которую читала: «Путешествие на край ночи» Селина. Я вспомнила недели незадолго до ее смерти, когда она сама уже не могла дойти до туалета и мой отец мыл ей попу. Я не знала, была ли я способна на такое, если бы Артур стал настолько беспомощным, но когда у него в прошлом году обнаружилась язва желудка, я носилась по всему городу в поисках единственных пастилок, которые снимали ему боль. Артур запросто мог бы подтереть мне задницу, даже не поморщившись. Все неприятные ощущения он проглатывал. Иногда я даже слышала, как он это делает. Если я начинала говорить на какую-то неприятную тему, он замолкал, делал глубокий вдох, сглатывал и заводил разговор о чем-то другом.

Потом мы увидели мою маму со мной и собакой в лесу. Мама принимала красивые позы, я пряталась за деревом. «Иди сюда», — звала она меня жестами. В другом видео я сурово смотрела в камеру, а мама сидела рядом со мной на корточках. Мы были у нас в гараже. Она говорила мне что-то, а я упрямо мотала головой. Она открыла дверь гаража, и я опять покачала головой. Наверное, она сказала: «Сделай это для меня».

Когда моя мать отправляла меня на улицу поиграть с соседскими девочками, я тайком пряталась в гараже и собирала пазл, который вообще-то был для меня слишком сложным, но если набраться терпения и начать с уголков, то постепенно он начинал складываться. Что делать с соседскими девочками, я не знала. Иногда они были милыми, а иногда только шептались друг с другом или исчезали на целый день, когда мы играли в прятки. «У тебя нет панциря, — говорила моя мама. — Ты должна нарастить панцирь».

Пока она была жива, верила в то, что из меня может что-то получиться. Поэтому в последние годы я особенно сильно старалась. Когда я перешла в среднюю школу, она отправила меня в театральную студию, но там я не знала, куда девать руки. «Да и пусть себе болтаются, — сказала моя мать. — Расслабься хоть раз».

В попытке ее успокоить я рассказала ей об одном моменте, который до сих пор четко стоял у меня перед глазами. Мне тогда было лет шесть, я остановилась у нашего порога перед кустом лаванды. На мне было мое любимое платье. «То, голубое в цветочек», — сказала я. Светило солнце, я вдыхала лавандовый запах. «Сейчас я счастлива, — подумала я. — Этот момент мне нужно запомнить». «Вот именно, — сказала моя мать. — Именно это и происходит, когда расслабишься».

В последнем видео, который показал мне мой отец, я