Федор Сологуб - Творимая легенда

И уже вся толпа пела слова гордого и печального гимна. Угрюмо смотрели казаки. Послышалась команда. Казаки быстро сели на коней. Пение затихло.

За кладбищенскою оградою Елисавета сказала:

– Я хочу есть.

– Поедемте ко мне, – предложил Триродов.

– Благодарю вас, – сказала Елисавета. – Но лучше зайдемте в какой-нибудь трактир.

Триродов глянул на нее с удивлением, но не спорил. Понял ее любопытство. В трактире было людно и шумно. Триродов и Елисавета сели у окна, за столик, покрытый грязноватою, в пятнах, скатертью. Они заказали холодного мяса и мартовского пива.

За одним из столов сидел малый в красной рубахе, пил и куражился. За ухом у него торчала папироска, там, где приказчики носят карандаш. Малый приставал к соседям, кричал:

– Пьян-то кто?

– Ну, кто? – презрительно спрашивал от соседнего стола молодой рабочий.

– Пьян-то я! – восклицал пьяница в красной рубахе. – А кто я, знаешь ли ты?

– А кто ты? Что за птица? – насмешливо спрашивал молодой рабочий в черной коленкоровой блузе.

– Я – Бородулин! – сказал пьяница с таким выражением, точно назвал знаменитое имя.

Соседи хохотали и кричали что-то грубое и насмешливое. Малый в красной рубахе сердито кричал:

– Ты что думаешь? Бородулин, по-твоему, крестьянин? Рабочий в черной блузе почему-то начал раздражаться.

Его впалые щеки покраснели. Он вскочил с места и крикнул гневно:

– Ну, кто ты? Говори!

– По паспорту крестьянин. Запасной рядовой. Так? Только и всего? – спрашивал Бородулин.

– Ну? Кто? – наступая на него, гневно кричал рабочий.

– А по карточке кто я? знаешь? – спрашивал Бородулин.

Он прищурился и принял значительный вид. Товарищи тянули молодого рабочего назад, и шептали.

– Брось. Нешто не видишь.

– Сыщик! Вот я кто! – важно сказал Бородулин.

Рабочий в черной блузе презрительно сплюнул и отошел к своему столу. Бородулин продолжал:

– Ты думаешь, я сбился с толку? Нет, брат, шалишь, – я – бывалый. Как ты обо мне понимаешь? Я – сыщик. Я всякого могу упечь.

За соседними столиками прислушивались, переглядывались. Бородулин куражился.

– А в полицию хочешь? – сердито спросил из-за среднего стола купец, сверкая маленькими черными глазами.

Бородулин захохотал и крикнул:

– Полиция у меня в горсти. Вот где у меня полиция.

Посетители роптали. Слышались угрозы:

– Уходи, пока цел.

Он расплатился и ушел. Вдруг стало слышно, что на улице собирается толпа. Елисавете и Триродову из окна видно было, как малый в красной рубахе слоняется взад и вперед по улице, не отходя далеко от трактира, и пристает к прохожим. Слышались его крики:

– Донесу! Арестую! Давай гривенник.

Многие давали – боялись. Каждого встречного задевал Бородулин, – с мужчин сбрасывал шапки, женщин щипал, мальчиков драл за уши. Женщины с визгом шарахались от него. Мужчины, кто поробче, бежали. Посмелее останавливались с угрожающим видом. Тех Бородулин не смел трогать. Мальчишки толпою бегали сзади, хохотали и гукали. Бородулин бормотал:

– Ты у меня смотри! Знаешь ли ты, кто я?

– Ну, кто ты? – спросил парень, которого он толкнул. – Кабацкая затычка!

Вокруг них собралась толпа. Лица были хмуры и неприветливы. Бородулин трусил, но храбрился и куражился. Он кричал:

– Надо человек двух, трех забрать!

На Бородулина вдруг напали. Молодой, дюжий парень выскочил из толпы. В руке его был громадный булыжник. Парень крикнул:

– Что эта собака тут кочевряжится?

Он ударил Бородулина булыжником по голове. Несчастливо-меток был удар. Что-то мягкое и упругое хрустнуло. Бородулин упал. Его продолжали бить. Тот рабочий, который ударил его булыжником, убежал.

Елисавета и Триродов смотрели из окна. Триродов крикнул:

– Казаки!

Люди на улице бросились во все стороны. На окровавленной мостовой остался растерзанный труп.

Глава семнадцатая

Много забот доставил Триродову Остров. Триродов не раз возвращался мыслями к обстоятельствам своего знакомства с Островым и к последним своим встречам с ним в Скородоже.

Остров был второй раз у Триродова через неделю после первого своего посещения. Всю ту неделю Остров не мог отделаться от странного чувства неловкости и смущения. В его памяти как-то нелепо путались подробности того посещения и разговора с Триродовым. Почему-то он постоянно забывал, какой сегодня день. Неделя прошла как-то слишком для него быстро. Может быть, это было потому, что за неделю он свел много интересных для себя знакомств. Он даже начал делаться заметным в городе человеком.

Во вторник поздно вечером Остров пришел к Триродову. Ждать ему пришлось недолго. Его тотчас же приняли и провели в одну из комнат первого этажа. Через минуту Триродов к нему вышел. Триродов казался слегка удивленным и спросил несколько принужденно:

– Что скажете, Денис Алексеевич?

Остров сказал сумрачно:

– За деньгами пришел. Получить обещанное вспомоществование от щедрот ваших.

Триродов сказал:

– Я ждал, что вы придете в среду.

Остров свирепо усмехнулся и сказал:

– Зачем же в среду, если можно и во вторник? Или уж очень трудно с денежками расставаться? Обуржуазились, Георгий Сергеевич?

Триродов, казалось, вдруг вспомнил что-то. Улыбаясь слегка насмешливо, он говорил:

– Извините, пожалуйста, Денис Алексеевич. Я думал, что вы придете завтра, как было условлено. Я еще не приготовил для вас деньги.

Острову стало досадно. Его широкоскулое лицо потемнело. Глаза его стали свирепо-красны. Он сказал сердито:

– Вы сказали мне прийти через неделю, – я через неделю и пришел. Мне сорок раз ходить некогда. У меня и другие дела есть. Обещали дать денег, – и давайте. Как ни жалко, а надо раскошелиться.

С каждым словом он все более и более свирепел и наконец застучал дюжим кулаком по стоявшему перед ним белому круглому столику на тонких ножках. Триродов спокойно сказал:

– Сегодня у нас вторник. Стало быть, неделя еще не прошла.

Остров грубо возражал:

– Как так не прошла! Я у вас во вторник и был. Что ж вы, неделю в восемь дней считаете, на французский лад? Так это мне не с руки.

Триродов так же спокойно ответил:

– Вы были у меня в среду. Вот потому я сегодня и не приготовил вам денег.

Остров не мог понять, в чем дело. Он с недоумением посмотрел на Триродова и досадливо сказал:

– Не приготовили! Что их готовить! Вынули из несгораемого шкапа, отсчитали и отдали – вот и вся процедура. Не великие капиталы – сущие пустяки.

Триродов спокойно возразил:

– Ну, как для кого. Для меня это вовсе не пустяки.

Остров с грубым хохотом крикнул:

– Нечего бедниться! Подумаешь, сирота казанская! Так мы вам и поверили.

Триродов встал, внимательно и строго посмотрел прямо в глаза Острова и сказал решительно:

– Одним словом, сегодня я не могу дать вам этих денег. Потрудитесь прийти ко мне завтра, приблизительно в такое же время.

Остров нехотя поднялся со стула. У него было такое ощущение, словно кто-то поднял его за шиворот и сейчас поведет насильно к выходу. Остров сказал грубо:

– Только не думайте, что и завтра проведете меня за нос. Я не таковский, чтобы меня завтраками кормить.

Его маленькие глазки засверкали от злости. Широкие челюсти свирепо дрожали. А ноги словно сами собою несли его к выходной двери.

Триродов спокойно ответил ему:

– Нет, я не думаю вас обманывать. Завтра вы получите деньги.

Остров пришел на другой день, опять в тот же час вечером. Теперь его провели в кабинет Триродова. Остров спросил грубо:

– Ну, что же, сегодня-то будут деньги? Или опять будем ломать комедь?

Триродов достал из ящика письменного стола приготовленную пачку кредитных билетов, подал ее Острову и сказал:

– Пожалуйста, пересчитайте деньги. Здесь две тысячи.

Остров свистнул и угрюмо сказал:

– Этого мало. Я просил у вас гораздо больше.

Триродов сказал решительно:

– Больше не дам. Этого вам очень хватит.

Глупо ухмыляясь, Остров попросил:

– Может быть, прибавите хоть малость.

– Не могу, – холодно сказал Триродов.

Остров сказал угрожающим тоном:

– С этими деньгами я не смогу отсюда уехать.

Триродов нахмурился и строго посмотрел на Острова. Какие-то новые соображения пришли ему в голову, и он сказал:

– Это не будет для вас лучше. Пожалуй, оставайтесь, но каждый ваш здешний поступок будет мне известен.

– Ну, ладно, уеду, – с глупою усмешкою сказал Остров.

Он взял деньги, пересчитал их старательно, спрятал в засаленный карман сюртука и уже встал было, чтобы уходить, Триродов сказал ему: