Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим

А вокруг стоял шум, как на переговорном телефонном пункте из сгинувшего прошлого. Все что-то выкрикивали в мобильники:

-- Даня? Ты уроки сделал? Ел? Ну, молодец. Ложись спать, меня не жди. Я поздно буду. Нет, я сказала ложись. Я... на дежурстве. Так получилось, неожиданно. Коллега заболела, меня попросили... Буду утром. Даня! Слушай, прекрати! Я сказала -- никакого Интернета. Все! А звонок у телефона выключи, я буду звонить и проверять -- свободна ли линия. Спокойной ночи.

-- Яэль? Хай! Сегодня ночью я не приду. У меня приключение. Если придет Рон... Что, уже ждет?.. Вот панчер... Дай ему телефон... Рон? Хай, мотек! Не надо меня ждать. Я в Хайфе, у тети, у нее день рождения. Извини, что не предупредила, но я пыталась -- у тебя пелефон не работал... Где ты был, кстати? А... Ну ладно... Целую... До завтра, милый. Бай-бай.

-- Рувен? Шалом, Рувен! Как дела? Спасибо, барух а-Шем... Я тут у Котеля, нет, не совсем, но близко... У друзей, ты этих евреев не знаешь... Я уже останусь до утра... конечно, и помолюсь, и Тору почитаю, да, близость к Котелю это очень, да... Спасибо. Ну, давай, до завтра.

-- Ларка, слышь! Я это, только под утро явлюсь. Не. Не. Не угадала. Уходим под землю... Нет, еще не зарывают... Нас не зароешь, я тут с группой поддержки... Ну, еще варианты?.. Подпольное казино? А... Ну да. Оно! Гы... Как же это ты, Ларчик, сердцем чуешь! Аха, щас! Знаю я, как ты будешь по-маленькой, аха. Видел. Ты, родная, все свое уже в Эйлате оставила... Тут баб нет. И не будет! Я сказал -- не будет!.. Тут все по-серьезному, типа мужского клуба. Ну конечно, родная, я знаю, что у нас нет денег. Уже нет, аха. А я в долг буду играть! Знаешь почему? Потому что я, гы, отыграться хочу за Эйлат!.. Не сможешь уснуть? А ты найди в шкафу трехтомник Лермонтова, Михал Юрича и почитай "Тамбовскую казначейшу"... Гы! Все, до связи!

Смешно. Никто не признается на что променял ночной сон. Вот оно -дремучее желание человека казаться нормальнее, чем есть. А я, если бы вдруг решила сейчас позвонить Линю, наоборот рассказала бы куда собираемся лезть, еще и сгустила бы. И о ком, а вернее о чем это говорит? А говорит это о том, что нет у меня ни Дани, ни Рона, ни Рувена, ни даже, боже упаси, Ларчика -ни одной души, которую я боялась бы царапнуть своей ненормальностью. Вот и получается, что Линь находится от меня на такой дистанции, куда не добираются интимные, действующие в ограниченном радиусе эмоции, и достается ему, бедному, лишь облаченный в павлиньи перья холодно-снисходительный имидж. Кроме того, похоже, что я проскользнула мимо лузы взрослости. Куда? В лужу среднего возраста. А значит, неспособна на зрелые чувства и зрелые отношения со зрелыми людьми, которые хотят валять дурака в узком кругу и казаться нормальными всем, кто вне арены.

В пещеру мы двинулись всемером -- (C) вежливо извинились и сказали, что не могут составить нам компанию, так как не успели написать свою обязательную ежедневную норму прозы, что им поэтому и так предстоит сидеть до рассвета, а не написать свою страничку -- это для них как уйти в запой, вот однажды они уже не написали страничку, а потом все откладывали, откладывали и не писали после этого несколько лет. Я покивала, а сама даже обрадовалась тому, что вот же есть еще в моем окружении взрослые люди, даже старше меня, которые тоже не боятся казаться ненормальными. Хотя вдвоем это делать, конечно, проще, чему я и позавидовала.

За несколько недель одинокой жизни в этом доме я впервые вышла на улицу ночью. В неискренне слившихся лучах луны и фонарей Старый Город был похож на череп Йорика. На желтый, забытый, присыпанный землистыми тенями. Много веков народ мой вглядывался в угасшие пустые бойницы, даже не решаясь спросить: "Быть или не быть?" На границе Еврейского квартала мы разминулись с крупным стариком-ультраортодоксом. Его огромная седая борода раздваивалась прямо от подбородка, росла в обе стороны горизонтально и концы ее закручивались кверху, отчего она выглядела как усы великана. Безумные глаза навыкате. Замызганный цицит свисал на штаны, как слюна бешеной собаки.

А в Мусульманском квартале прохожих не было. Только железные веки Вия -- жалюзи лавок с арабскими граффити. Мимо них мы тащили за собой по ненормально пустым улочкам собственные тени, которые хаотично метались и обшаривали щели и закоулки. И еще преследовал этот невыветриваемый даже ночным ветерком смрадноватый запах местной органики. И ночью тоже здесь подступала какая-то характерная для этого места брезгливость, когда вроде бы все нормально, но от мыслей о чем-то съестном подташнивает.

Здесь идешь, как будто в этом воздухе могут быть подводные ямы. Понятно, что, скорее всего, с нами ничего не случится, но тело не желало этого знать, оно чуяло близость опасности, и пульс уже все обеспокоено просчитывал. Здесь если будут убивать, то обязательно как-то не по-человечески, неопрятно, каким-нибудь грязным ножом.

Света в окнах не было. Шума машин не было. Голосов не было. Отсутствие нормальных ночных городских звуков отсекало от привычной реальности. Мы были безоружным ночным патрулем в восточном средневековом городе. Мне казалось, что нас очень мало -- всего-то семеро, три бабы. И когда где-то неподалеку слегка клацнуло железо, я дернулась. А потом поняла, что это Кинолог украдкой вставил обойму в пистолет. И правильно. У нас же есть два пистолета! Гриша тоже услышал, посмотрел на Кинолога насмешливо, а лучше бы сделал то же самое.

-- Я бы отхлебнул! -- требовательно сообщил Кинолог всему населению квартала.-- Чисто чтобы подать дурной пример мусульманской молодежи, наблюдающей меня через прицел! Гы!

-- Не стоит,-- пресек Гриша.-- Мы уже пришли. Вот -- дом моего визиря. Нам туда.

-- Тогда визиря твоего зовут Ариэль Шарон,-- ехидно отозвался Ортик.-И он в свободное от работы время подшабашивает премьер-министром одной маленькой страны. Потому что, я знаю, владелец этого дома -- Ариэль Шарон. Вон, видите, какой длинный флаг свисает.

-- Дык,-- только и сказал Гриша. И постучал в дверь.

Пока он объяснялся с охранником, Кинолог все-таки отхлебнул и пустил по кругу. Я тоже приложилась -- надо было протолкнуть застрявший комок эмоций. Отхлебнул и солдатик, поблагодарил на иврите, без акцента. Надо же, все-таки споили наши дети их детей. Впрочем, эти наши, отсутствующие у меня дети, пьют настолько меньше нас...

Наконец, появился мрачный мужик в расхристанном харедимном обличье. И Гриша сказал:

-- Привет, Иван! Извини, что так поздно. Представляешь, вся эта пиздобратия -- мои друзья. Желают выпить в твоих катакомбах. Присоединишься?

Ваня неторопливо приблизился, всмотрелся в каждого, мужчинам пожал руки, представляясь: "Йоханан". Среагировал только на Ортика:

-- Любавич?

-- А что?

-- Да ничего. Если, конечно, не считаешь вашего Ребе, да будет благословенна его память, Машиахом.

-- Отъебись,-- ответил Ортик.

В глазах Йоханана промелькнул озорной всполох:

-- Ладно, пущу,-- решил он и строго сказал Грише.-- На будущее. Не приводи миснагедов и реформистов. Не пущу.

Я подошла к Лее и шепнула:

-- Знаешь, я их примерно так и представляла. Эти твои репетиции психодрамы. Да?

И мы прыснули, как две девчонки над дураками-мальчишками.

Давид

Мне становилось все муторнее. Нужно было найти в себе силы это признать. Но сил хватало только на то, чтобы пытаться себя обмануть -- как бы ничего не происходит, все нормально, группа из семи оловянных солдатиков прыгает каждый на своей ножке по стертым камням Старого Города. В какой-то момент мелькание теней и наше движение настолько перестали соответствовать одно другому, что я почувствовал, как опять начинается... Хорошо, что рядом была Лея. Если бы рядом была Белла, я бы давно сдался. Но за Беллу я почему-то был спокоен. Еще, когда шли, напрягала гулкая тишина, такая несвойственна свободному пространству. Словно мы не шли в пещеру, а уже находились в ней.

Я, как и остальные, думал, что мы пойдем до Шхемских ворот через весь Мусульманский квартал. И дом Шарона показался мне оазисом, в котором можно перевести дух. Если нас туда впустят. Сам Шарон, конечно, здесь не живет, дом этот себе купил из сионизма, и торчит теперь это здание с вываленным бело-голубым флагом посредине Мусульманского квартала. И живут в нем какие-то неизвестные мне люди, чья убежденность в праве на это место позволяет им не отводить глаза, встречая ненавидящие взгляды. Как коты в борьбе за территорию. Коты... Вот что странно. Днем в Старом Городе полно кошек, даже больше, чем в других местах Иерусалима. Казалось бы, уж ночью-то... Коты здесь бывалые, явно дикие. И где они все? В пещере? Или поют хором в Гихонской филармонии? Или забились в щели от страха? Тогда чего они боятся?..

Хорошо, что Кинолог решил разбавить водкой эту слишком концентрированную ночь. И даже охранник не отказался... Неужели здесь есть вход в пещеру Цидкиягу? Из дома премьер-министра? Если да, то это не может быть просто так. Только что все это значит? Нет, так не бывает. Гриша развлекается. Ведь страшно подумать, какая судьба может ждать премьер-министра, из дома которого есть выход в пещеру Цидкиягу. И какая судьба тогда ждет всех нас?