снарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин

возразил Роман. — Про другое не получится. У меня такое чувство, что я должен про это написать. Я думал — отпустило, а оно не отпустило, оно потянулось.

— Ну, бывает, — согласился я.

Роман взял вилку и уронил на стол.

— Холодная… — потрогал вилку пальцем.

— Это для штруделя, — пояснил я. — Теплый штрудель, холодная вилка, вместе хорошо.

— Да-да, холодная вилка… — Роман взял вилку. — Понимаешь, ты единственный настоящий писатель, с которым я знаком. К тому же ты сам все видел там, в Чагинске.

Роман неловко ковырялся в штруделе. Роман как чучело писателя. Хотя на чучело, скорее, похож я. Чучело — это всегда бывшее. Впрочем, наверное, можно быть и грядущим чучелом.

— Да я ничего особого не видел, — сказал я. — Да и забыл почти все — мы же там редко трезвыми бывали, Хазин жрал как не в себя, помнишь?

— Да, точно…

Роман принялся разбирать вилкой штрудель, осматривал каждый ингредиент, словно пытался найти в содержимом лишнее. Продолжалось это долго, я наблюдал за процессом.

— А ты про кого-нибудь знаешь? — Роман наколол на вилку изюмину. — Из тех? Ну, по Чагинску?

— Про Федьку что-то слышал, — ответил я. — Подполковник, кажется. Все там же, в Чагинске. Про остальных не знаю. Да и неинтересно, если честно.

— Неинтересно?

— Ни разу. Мне тогдашнего дурдома хватило, чтоб я еще сейчас это вспоминал?! Увольте, херр обер-лейтенант, семнадцать лет прошло!

— Ну да, понимаю. А я про многих узнал, кстати. Вот, например…

— Нет! — остановил я Романа. — Не хочу. Не желаю слушать!

Наверное, я сказал это чуть более энергично, Роман улыбнулся.

— А ведь ты, Витя, тоже, — сказал он, сощурившись.

— Что я тоже?

— Ты тоже почувствовал. Там, в Чагинске.

Я не ответил.

— Не понял, но почувствовал, — продолжал Роман. — И Хазин почувствовал, теперь я не сомневаюсь. В Чагинске было страшно.

— Конечно, страшно. Страшно, когда рядом кретины, в руках которых власть…

— Да нет, я про другое, — Роман неприятно скрипнул вилкой по фарфору. — Там по-другому страшно было, страшнее…

Борзый ПИсец.

Однажды Борзый ПИсец, уж выбившись из сил… Не то, ни при чем здесь он, посторонний. Предложили ему однажды зарезать свинью, он пришел, а свинья смотрит, смотрит, так и не смог, а вот отец его всех свиней в округе резал. А потом грибов набрал корзину, вроде маслята — не отличишь, сопливые, гладкие, домой принес, хотел пожарить, да свет кончился, подумал — не судьба. Утром проснулся, а это не маслята вовсе, а поганки особые, очень смертельные. Или про паразитов. Завелись однажды у БП такие комары, которые не кровь пьют, а электричество. Сначала-то он думал, что это сосед по батарее откачивает, но потом их подкараулил — как ночь, так электрические комары собираются на проводах и пьют. БП хотел их наловить, но не получилось — комары бились током или взрывались синими электрическими искрами. Рассказал приятелю, а у того похожее, но не комары, а цепни в «Фольксвагене», он однажды полез масло менять, а они там, в палец длиной, масло портят. А подруга у него работала сисадминшей, и к ней баптисты обратились — чтобы она им лазерное шоу запрограммировала. Ну, подруга сделала и как-то потихоньку сама в баптисты подалась, стала ключницей северного предела. А племянница его в семь лет видела красную дверь. Куда не пойдет — везде красная дверь. То в магазине, то в школе, то на секции, и эта дверь ее словно бы манила, хорошо бабушке одной рассказали, она отвадила, а так неизвестно чем закончилось бы.

— Ты чего, Вить?! — испуганно спросил Роман. — Тебе плохо? Побледнел весь…

— Жарко, — пояснил я.

— А у нас холодно всегда. Погода такая прохладная. А у вас хорошо. И штрудель хороший. А у нас все штрудели дрянь, набьют прошлогодними сухофруктами — и жри, как свинья…

Я стал разливать кофе — и себе, и Роману.

— А ты, Рома, где живешь?

— Да там… Короче, Вить, я боюсь, что у меня ничего не выйдет.

— Что? — не понял я.

— Я это не напишу, — сказал Роман. — Или испорчу, или дрянь получится.

Я не стал его разубеждать. Хотя сам он, наверное, хотел обратного. Но в этом году нашествие перламутровых тараканов со Ставрополья.

— Давай вместе, — сказал Роман.

Немного промазал кофейником, на скатерти развернулся причудливый коричневый архипелаг.

— Не понял.

— Вместе писать. Книгу. У меня собраны материалы. Ты умеешь писать. Вместе у нас получится, я и название придумал…

— Не-не, — перебил я. — Название нельзя говорить — плохая примета.

Роман пожевал губу.

— Да и вообще, это без меня. Я на этих скрипочках наигрался, Рома.

— Может, все-таки…

— Нет, — сказал я.

— Почему?

— Долго и интересно рассказывать, как-нибудь в другой раз. Если вкратце — я из тех, кому книги противопоказаны. У нас с ними… нет взаимности. Давно понял.

Роман пошевелил бровями.

— Книги — как крокодилы, — пояснил я. — Чуть зазевался — и оттяпали ногу. Я знавал парочку писателей, которым не повезло еще больше — им оттяпали голову.

Роман попробовал кофе. Кофе здесь действительно гаванский, я знаю поставщика. Сильная обжарка, сваренный в медной кастрюле, горький и бескомпромиссный, как «стечкин» Че. Вряд ли в нем присутствует ром и сигары, но я их слышу. Хороший восьмилетний ром, крепкая сладковатая «Вирджиния».

— Фантастический кофе, — сказал Роман.

— Неплохой.

— И ты решительно пас?

— Угу.

— Я так и думал, — сказал Роман.

Но, как мне показалось, без особых сожалений.

— Я, кстати, был уверен, что ты откажешься, — сообщил Роман. — Билет обратный взял, через два часа вылет. Я понимаю, тебе не до этого, много дел, все такое. Но надеялся…

Роман окончательно растерзал штрудель, разобрал его на яблоки, орехи, изюм и вишню, неаппетитно перемазал все это мороженым.

По Набережной приближалась музыка, но звучал не джаз, а некое кислое жестяное бряканье; джаз испортился, все музыканты словно захромали, музыка их захромала.

— Ты только за этим приезжал?

Роман отодвинул тарелку.

— Ну да, за этим. Думал тебе литературу предложить. А ты не хочешь литературу. Но это твой выбор.

— То есть?

— Ты сам выбрал.

Мне не нравится слово «выбор». В нем безнадежность ночного перекрестка. Угроза. Мороженое растаяло, штрудель поруган, кофе остыл.

— Я ничего не выбирал, — стараясь быть твердым и отчетливым, произнес я. — Просто у меня много дел, и я очень плохо помню то время.

— Так я про это и говорю — ты плохо помнишь. Но я должен был тебя предупредить…

— О чем?

— О том, что я сам про это буду писать, — сказал Роман. — Вдруг ты бы надумал, а место-то занято.

Место занято, Гандрочер Кох растерзал холодильник.

— Ну, чтобы