Преодоление отсутствия - Виорэль Михайлович Ломов

прожить половину жизни, и становишься бессмертным. «Земную жизнь пройдя до половины…» Тебе остается прожить еще четверть жизни, потом одну шестнадцатую часть, затем одну двести пятьдесят шестую – и далее бесконечно долго, по Зенону. Правда, каждый последующий миг будет все короче и короче и надо будет каждый раз прилагать все больше и больше усилий, чтобы прорваться сквозь него, как сквозь все возрастающий строй рыцарей. Прорвется прорывающийся. К чему? Быть может, к пылинке праха в конце. В конце концов, ведь бессмертен только прах, ибо прах ты и в прах возвратишься.

***

Автор хотел закончить роман этими словами. И сами слова, похоже, собирались разделаться этим с ним. Но нет!..

Нет и еще раз нет, не согласен! Они пойдут вперед радостно, как греки, как будто у них еще все впереди – целая новая история, а за ней – сверхновая, которые вспыхнут на их пути, как новые и сверхновые звезды, и затопят все подземелья светом.

Радостно пойдут, с танцами, подскоками, под звуки кифары самого Аполлона! И что им Марс, что им Фортуна, что им Немезида сама! Человека не только нельзя победить, его нельзя и уничтожить. Если он человек.

Эпилог

Сколько же он длился, их путь? Длинный был туннель, пустынный и длинный, как жизнь. Как жизнь, в которой не знаешь, где находишься – в начале, середине или конце. Как жизнь, реальность которой кажется умозрительной, поскольку умом ее не постичь. Как жизнь, бесконечность которой стянута в нуль и напоминает дельта-функцию – то ли прозрение, то ли поясничный остеохондроз.

И, как в жизни, в пути к ним то приставали люди, то покидали их. И не было людям числа. И никто не считал их. Зачем?

И был путь, и не было времени. Не было времени на раздумья, ибо все время забрал этот путь. И люди в конце концов, как мысли, как пыль или свет, растерялись в безвременье, и собрать их вместе уже нельзя было ни усилием воли, ни силой воображения. Если даже и собрать людей вместе, как пыль или свет, – чем сцементировать их, если цементирует отнюдь не воображение или воля? Цементирует одно лишь время. Весь фокус – во времени. А время – это атрибут Бога, в котором Он может быть убит или снова возрожден. В зависимости от того, пошлет Он в этот момент людям разум или безумие.

Как всегда, все определилось само собой.

Был рассеянный свет, как на заре нового дня, но достаточно яркий для глаз, привыкшим к тьме.

– А где все? – спросила у Рыцаря Сестра.

Ей наплевать было, где все, – впереди шагал Боб!

– Всех спасти – нелепи… Пардон, оксюморон, – важно произнес Рассказчик.

Борода галантно подал Сестре руку.

– Не оступись, Сестра, тут камушек.

«Где все? – подумал Рыцарь. – Кто ж его знает, где? Все они где-то». И он ничего не ответил Сестре.

Рядом с Рыцарем шла босоногая девушка. Жилка билась на ее шее.

Их было (или осталось?) шестеро: впереди Боб – казалось, он опять уловил носом запах близких перемен и поспешал им навстречу, за ним следом шли Борода с Сестрой, потом Рассказчик, Рыцарь с девушкой позади. Дева примкнула к ним где-то в пути. Счастье светилось в ее глазах, то и дело сменяясь тревогой. Впрочем, за недостатком света об этом можно было только догадываться.

Боб внезапно остановился.

– Здесь проход, – сказал он. – Дует и капает вода.

– Рыба, – одобрил его Рассказчик. – Рыба обязательно выведет всех на чистую воду.

– К утопленникам, – уточнил Борода.

– Пустите меня, – Рыцарь мечом стал расширять проход.

Воздух и свет приняли их.

Боб и Борода взялись за руки и побежали навстречу солнцу. Сестра крикнула: «Эй! Эй! Вы куда – без меня?!» – и припустила за ними.

У Рыцаря перехватило дыхание и потемнело в глазах. Он отбросил меч, скинул перчатки и сел на землю, опершись руками. Земля была теплая!

Рассказчика охватило более сильное, чем словоизвержение, чувство – молчание.

У девушки на глаза навернулись слезы.

Пылая в лучах солнца, показалась белая лошадь. Из-под копыт ее сыпалась каменная россыпь и прыскали кузнечики. Она шумно дышала, глаза слезились от старости и печали.

– Конь-огонь, – прошептал Рассказчик.

Рядом с лошадью бежал пес, и золотисто-шоколадная шерсть его вспыхивала на солнце. Пес восторженно и громко лаял на лошадь. А та, словно успокаивая и соглашаясь с ним, кивала головой и скалила желтые стершиеся зубы.

Сердце Рыцаря вздрогнуло и долго не могло успокоиться.

– Дюк! – крикнул он вглубь самого себя. – Верста!

И слова эти отозвались в нем, как горное эхо, громкими ударами сердца.

– Вот я, кажется, и привел вас, ребята, куда хотел, – сказал он.

Боб, Борода и Сестра не слышали его. Они ушли вперед и с высоты каменистого холма, поросшего бессмертником и шиповником, любовались тихим хутором, утонувшим в зеленых садах, залитым синью неба и золотом солнца.

Рыцарь взглянул на Рассказчика. Тот смотрел вниз, в балку, и молчал, будто потерял дар своей нескончаемой речи. По дну балки бежал ручей, а над ручьем раскинулся огромный куст с необыкновенно яркими желтыми цветами. Откуда взялся он тут? Из Китая или из самой Австралии?

Рыцарь поднялся с земли, взял девушку за руки, что-то сказал ей. Она спросила. Он ответил. Она с отчаянием глядела на него. Он кивнул головой. Пышный павлиний султан качнулся пару раз и замер. Рыцарь помахал девушке рукой и стал спускаться с бугра, оступаясь на съезжающих камнях.

И он сделал шаг вниз. И словно удалился на два. И сделал еще несколько шагов…

«Ручей пригоршню серебра швырнул на камни. Зазвенело. Как две змеи, два гибких тела скатились вниз к ручью с бугра. О, как пленительно любить, с разбегу, губы в кровь, и дико, и с белой кожи землянику потом раздавленную пить. Раскинув руки в синеву, глядеть, молчать, когда словами…»

Огромный камень свалился у Рыцаря с души, покатился вниз, подпрыгнул пару раз и врезался в яркий желтый куст.

Рассказчик видел, как вспыхнул вдруг Рыцарь не то синим, не то лиловым пламенем, будто живьем сгорел в небесном золотом огне. «А где же она, черноглазая? – подумал Рассказчик. – Куда она делась?» Девушки нигде не было. Но она должна была видеть это! Она видела это! «Снова никого, – с тоской подумал Рассказчик. – Опять один. Одни лишь слова вечно пребудут со мной…»

Боб с Бородой обернулись и почти одновременно воскликнули:

– Видел? Стекло вспыхнуло на солнце! Может, бутылка?

А Сестре показалось, что мимо глаз ее промелькнула золотая (но не из золота!) стрела самого Купидона.

*