Сады Казановы - Валерий Борисович Бочков

одобрительно хмыкал. От выкрашенных в пожарный цвет жаровен тянуло горьковатой сладостью калёного арахиса. Пройдохи-воробьи юркали под ногами бегунов, подбирая сахарные крошки. Мобильные сосисочные сияли хромом и блестели заклёпками, напоминая космические скутеры марсиан из кинофильмов шестидесятых, впечатление довершали торговцыарабы своими сизыми от щетины лицами и нечистыми руками в сырых нитяных перчатках с обрезанными пальцами. От марсианских скутеров валил пар и воняло прачечной. На площадке рядом с Иглой Клеопатры пара полицейских в небесно-голубых шлемах важно восседала на холёных гнедых конях, лениво цокающих подковами и кивающих крупными головами. Приглядевшись, Семён обнаружил, что один полицейский – женщина, он слегка пофантазировал на эту тему, но, решив, что от полисвумен непременно должно разить конюшней, да и, скорее всего, она лесбиянка, Будицкий снова переключился на аппетитные ляжки резвых бегуний.

3

На третьем этаже висел неистребимый запах дихлофоса, эта вонь сопровождала всю карьеру Будицкого, то слабея, то усиливаясь, но никогда не изчезая полностью. Редакция казалась вымершей, Семён прошёл мимо пустых фанерных загонов с осиротевшими столами и вывернутыми в разные стороны конторскими креслами. Мятые бумаги на полу, на стенах журнальные вырезки и жёлтые записки с каракулями неотложных дел. «Да, похоже, конец…» – подумал Будицкий, с удивлением обнаружив брезгливую неприязнь к месту, которое считал своим на протяжении почти двадцати лет.

За его бывшим столом скучал тощий парень, подперев голову кулаками и уткнувшись в допотопный дисплей. Этот компьютер Будицкий получил в прошлом веке.

– Ты кто? – грубо спросил Семён.

Парень вздрогнул, растерялся и хотел встать, но, передумав, лишь отъехал от стола и сложил руки на груди.

– Стажёр.

– Ну и как же тебя так угораздило? Стажёр.

Парень пожал плечами, огляделся вокруг.

– Кризис. Я после колледжа. Разослал шестьсот тридцать семь резюме.

– Ну-ну. Резюме.

Семён, хмыкнув, повернулся и направился к главреду.

– Мистер Дубицкий! – стажёр захлопал ящиками стола, – тут вот, вы забыли. Фото!

Полароид, цвета полиняли, остались лишь оттенки синего. На заднем плане – ультрамариновая статуя Свободы и кобальтовое небо над Гудзоном. На переднем – Семён Будицкий и Эдуард Шеварнадзе, оба светлоголубые.

– Знаешь кто это, стажёр? – Будицкий ткнул в круглую физиономию грузина.

Парень замер, изобразил лицом мыслительный процесс, осторожно предположил:

– Солженицын?

Чернодольский, неопрятный, с жирной шеей, пережатой тугим воротником, казалось, за эти полтора месяца обрюзг ещё больше. Вышел из-за стола, торопливо стиснул руку.

– Садись, садись, дорогой.

Семён, опускаясь в кресло, погладил обшивку, вытирая ладонь от главредовского пота. Усмехнулся в сторону двери:

– Стажёры.

Главред трагично рухнул в кресло, хлопнул себя по ляжкам, после закрыв лицо руками, прогундел сквозь пальцы:

– Всё, милый мой, финита! Крах Римской империи – последний день Помпеи.

После, встрепенувшись, заговорил с мрачной деловитостью:

– Госдеп срезал бюджет вполовину, оставили только на техперсонал. У меня все редактора – фрилансеры, ни одного голоса не оставили. Впору самому анонсы записывать. Вон, видал? – стажёры, мать их! Все бабки кинули на арабское вещание, Россия на хер никому не нужна.

– Погоди, погоди, а как же газ, нефть? Ракеты? Они ж Европу за яйца во как держат!

Семён сжал веснушчатый кулак, показав, как русские держат Европу. Чернодольский зло отмахнулся.

– Департаменту Европа до звонка, их же ничего, кроме собственной задницы, не интересует. Европа!

– А Израиль?

Главред насупился:

– Израиль – другое дело.

Помолчали. За мутным окном гулял голубь и клювом долбил жесть карниза. Семён переплёл худые ноги.

– А как у тебя, – вкрадчиво начал он, – с бюджетом на стрингеров. Если, скажем, эксклюзив?

Чернодольский сморщился, страдальчески заёрзал в кресле:

– Сёма! Мне на шею эту стерву Лору Кларк из Департамента посадили, она теперь утверждает все материалы в эфир, я даже чек на такси без её визы не могу подписать. Тут Горхивер с месяц назад звонил, у него совсем дела плохи, потерял квартиру, жил у каких-то знакомых, потом его выгнали… Короче, я хотел помочь, так эта сука, представляешь…

Будицкому представлять не очень хотелось – Гришу Горхивера он недолюбливал, но вообразить любимца радио-публики, великолепного Билли Рокосовского в грязной рванине, спящим в коробке из-под холодильника под пролётами Бруклинского моста, – это было чересчур. Тем более, что у него самого денег на аренду хватит лишь до декабря. Семёна передёрнуло, он нервно зевнул и, перебив главреда, пошёл ва-банк:

– Лёня, у меня наклёвывается эксклюзивный материал, – Семён понизил голос.

– Терроризм?

Семён отрицательно покачал головой.

– Ты серьёзно? – главред подался вперёд и зашептал: – У меня информация, конфиденциальная, – он авторитетно кивнул наверх, – что нашу лавочку вообще хотят ликвидировать. Пока не решили, думают. Так что за убойную сенсацию я бы душу заложил… – Жалобно спросил: – Сём, ты не блефуешь? Очень негуманно было бы с твоей…

Семён оскорблённо встал:

– Я тащился через весь город, чтоб шутки шутить, да?

– Сём, ну что ты в самом деле? – забубнил Чернодольский, тоже вставая. – О чём материал-то? Иран? Хамас?

– Пусть твоя стерва бабки готовит, – жёстко процедил Будицкий.

– А это что у тебя? – главред кивнул на полароидное фото.

– Мусор, – Семён смял карточку и сунул в карман.

4

Скучный Ист-Энд остался позади, Будицкий свернул с Ленгсингтон, по диагонали пересёк нервный Мид-Таун. Стальное шило Крайслера цепляло мохнатую изнанку туч, здания банков циклопами нависали над суетливыми пешеходами, у дверей-великанов с корабельной бронзой гигантских ручек и петель ёжились в узких пиджачках красноносые клерки, покуривая по-солдатски в кулак и зубоскаля.

Жутко хотелось курить. Семён остановился у журнального киоска, увешанного глянцем белозубых улыбок и трескучих заголовков: «Дженнифер говорит: Я продолжаю его любить!», «Трагедия Траволты – игра ва-банк», «Признание Линси: я – лесбиянка!», «Как Браун изменял мне – фотоэксклюзив!», «Я – гей, я хочу убить себя», «Броснан на грани – импотенция или миф?»…

Россыпью продавали только ментоловые. Семён отсчитал полтинник, угрюмый мусульманин коричневыми пальцами выдал сигарету. Семён отошёл к стене, закрываясь плечом, прикурил. От первой затяжки голова закружилась, Будицкий затянулся ещё и, выдув белое облако, неспешно пошёл дальше. «В Вирджинии курево стоит четыре, у нас – десять! Десять долларов за пачку вшивых сигарет! Уму непостижимо! Семён зло сплюнул. – Надо бросать, десять баксов – это ж просто грабёж!»

Деловая толчея Мид-Тауна постепенно рассосалась, в Челси Семён прихватил в забегаловке банку «Будлайт“ (два тридцать, включая налог), уселся в чахлом скверике на ребристую лавку. Выпил пиво залпом, как матрос, откинувшись, вытер губы тыльной стороной руки.

– Эй, мужик…

Семён повернулся, на край лавки, соблюдая дистанцию, присел негр.

– Мелочью помоги, а? – ласково улыбнулся он, выставив белоснежные зубы.

Будицкого всегда поражало, что у самого последнего афроамериканца зубы как у кинозвезды. Тем