Собрание сочинений в десяти томах. Том 7 - Юзеф Игнаций Крашевский

рыцарем и с помощью красноречия черное сделать белым, если ему это нужно было.

Он знал, что в Кракове ему необходимо иначе себя держать и другие разговоры вести, чем в Козьмине. Войдя в комнату Вержинека, староста понял по холодному выражению лица королевского любимца, что ему нелегко будет оправдаться. Вержинек как раз в этот момент окончил вечернюю трапезу и, издали кивнув головой вошедшему, не заводил с ним разговора. Боркович, однако, этим не смутился и, не обращая внимания на то, что в комнате находился посторонний человек, который мог быть свидетелем их разговора, сразу заговорил о цели своего прихода.

– Вы, должно быть, удивлены, видя меня здесь, – смело сказал он. –Меня очернили так, что мне остается положить свою голову под топор. Что? Ну вот я и склоняю свою голову к ногам короля, пускай с ней сделает, что захочет.

Вержинек слушал и молчал.

– Все остальное, в чем меня обвиняют, меня не интересует, но убийства Бенка я не отрицаю. Да, это правда! Я его убил; да, потому что он меня оскорбил, представив меня, как изменника своему королю, потому что он грозил мне тюрьмой и смертной казнью. Я вынужден был мстить за клевету. Находившийся в комнате краковский советник Кечер, не желая дольше слушать, тихонько удалился. Боркович остался вдвоем с Вержинеком.

– Король на меня очень гневается? – спросил Мацек.

– Я с его величеством не говорил о вашем деле, – сухо ответил Вержинек.

– Хотя вы и не говорили, – возразил староста, – однако, вы обо всем знаете, ибо вы ближе всех к нему. Как вы полагаете, поплачусь я жизнью?

Он сказал это так равнодушно, как будто смерти совсем не боялся. Вержинек, взглянув на него, пожал плечами.

– Не спрашивайте меня, – произнес он, – потому что я в этом деле мало сведущ. Если бы дело шло о соляных копях, о сокровищнице, о деньгах, я догадался бы о том, что вас ждет, дела же об убийствах меня не касаются.

– Верно, – прибавил он, – что на вас поступило много различных жалоб, но я ничего не слышал из уст короля, из чего можно было бы вывести, каков будет его приговор. Наш повелитель терпелив и умен.

Тщетно Боркович старался со всех сторон подойти к Вержинеку, задавая ему различные вопросы; не узнав от него ничего, он отправился попытать счастья у других и разузнать о том, что его интересовало. После ухода старосты Вержинек в тот же вечер был у короля; он имел свободный доступ к нему и ему было разрешено во всякое время приходить и говорить с королем, о чем ему нужно было.

Еще до прихода Вержинека Казимиру было известно о приезде Борковича, и он видел в этом доказательство того, что староста питает доверие к справедливости короля. Вержинек передал Казимиру весь свой разговор с Борковичем; король молча выслушал и задумался.

После ухода Вержинека пришел Кохан и завел разговор о старосте, которого он терпеть не мог и на которого яростно напал; но этим он оказал ему громадную услугу.

Король нахмурил брови и нетерпеливо пожал плечами. Нападки на Борковича вызвали в нем недоверие к ним и желание его защитить.

Выслушав Раву, король коротко отрезал:

– Судья должен выслушать обе стороны раньше, чем произнести свой приговор. А ты, кажется, никого не выслушал раньше, кроме тех, которые его обвиняют?

Кохан был удивлен и замолчал.

На следующий день Мацек попросил аудиенции у короля. Она была назначена на другой день.

Когда разнеслась по столице весть, что пресловутый великопольский буян прибыл в Краков, и над ним будет суд, все обиженные им поспешили со своими жалобами к королю.

В числе других явился ксендз Сухвильк, которому его дядя, архиепископ, поручил расследовать дело Бенка, и он представил целый список нападений и насилий, приписываемых Борковичу. Сухвильк настаивал на том, чтобы немедленно заключить старосту в тюрьму для предупреждения измены, явным доказательством которой были его сношения с бранденбургскими князьями.

Король, несмотря на то, что питал большое доверие к Сухвильку и ценил его ум и научные познания, не послушался его совета. Когда настал час, назначенный для аудиенции, и Боркович послал просить короля, чтобы он удостоил его выслушать без свидетелей, с глазу на глаз, то Казимир согласился исполнить его просьбу, хотя это было против придворных обычаев и порядка.

Боркович вошел, не обнаруживая ни тревоги, ни волнения, ни унизительной покорности.

Король встретил его холодно, сказав:

– Переполнилась чаша преступлений, в которых вас обвиняют; от вашей руки погиб ваш дядя Бенко, мой лучший, верный, старый слуга.

Боркович, скрестив руки на груди, с жаром и с волнением ответил:

– Да, милостивый государь, я убил его, чтобы не быть самому убитым. Я могу сослаться на многочисленных свидетелей, которые подтвердят, что воевода, основываясь на каких-то нелепых слухах о моей измене, явно и тайно угрожал мне смертной казнью, не дожидаясь вашего приговора. Он обозвал меня изменником короляю и я этого простить ему не мог. Сознаюсь, что я человек грешный, не раз пролил чужую кровь, – я этого не отрицаю, каюсь в этом, но меня представляют гораздо хуже, чем я в действительности, на меня клевещут.

Король слушал молча.

– Вы ведете тайные сношения с Бранденбургом? – спросил он.

– Бранденбургские князья мои соседи, и я обязан знать обо всем, что у них творится, и что они замышляют. Ведь если я за ними следить не буду, то кто сумеет это сделать? Разве покойный Бенко, сидевший постоянно дома, мог бы за ними следить?

Казимир ничего не ответил.

– Не для себя лично я скакал с одного места на другое, чтобы все видеть и все знать, а для пользы вашей милости. И за все это меня считают изменником.

– Вы себя ловко защищаете, – заметил король, – однако, почему все поголовно обвиняют вас? Общественное мнение против вас, а ведь невозможно, чтобы правый человек вооружил против себя всех и каждого. Назовете ли мне кого-нибудь, кто стоял бы за вас?

– Милостивый король! – воскликнул Боркович. – Конечно, здесь в Кракове не найдется для меня защитника, да и искать его здесь я не берусь, но в Великопольше найдется вдвое больше голосов за меня, нежели здесь обвинителей. Разрешите только их вызвать и благоволите их расспросить. Все, принадлежавшие вместе со мною к союзу, за который теперь меня обвиняют в измене, подтвердят, что я заботился об общественном спокойствии и водворял порядок. Правда, для этого приходилось иметь столкновения с нарушителями тишины и не одного пришлось лишить жизни. А что было бы теперь в Великопольше, если бы не было меня? Враги