Расплата - Вакиф Нуруллович Нуруллин

обида уже разъедала его. Как же? Его выставили из дома, с ним не захотели даже разговаривать… Он согласился бы скорее застрелиться, чем просить у Райханы прощение за свою несдержанность. Однако и уходить было нельзя, не выяснив отношений. А что выяснять? И так ясно — позор. Позор и на него и на весь их род. А их род, как не раз он слышал от матери и отца, был знаменитым. Со стороны матери он происходил от известных в прошлом на всю губернию Хаджиевых, знаменитых своей ученостью. Да и в роду отца не было никого, кто унизил бы себя раболепием и коленопреклонением. Предки по отцу имели дело с лошадьми, торговали кожей… Им доводилось и на Нижегородскую ярмарку ездить и даже заграницу. А он, Фалах, их потомок, неужели он будет нюни разводить? И перед кем? Перед женщиной? Да пусть она даже мать Розы, пусть! Но оскорблять себя, свой род он все равно не позволит. А главное, за что? За то, что он любит ее дочь! И это справедливо?

Фалах распалился. Им овладел справедливый, как ему казалось, гнев. Лицо его горело. Ну ладно, его мать хоть понять можно, с трудом, но можно. А эта что воображает — думает испортить жизнь Фалаху? Но ведь и Розе, дочке своей, она не желает счастья. Так получается? Нет, конечно, — Розе она желает счастья, но только не с ним, не с Фалахом. Вот люди, сами свою жизнь не наладили и детям мешают, а еще матери называются. Что же делать? Что делать? И уйти нельзя, и здесь оставаться бессмысленно.

И все же Фалах решился. Как-никак он был сыном своей матери, и что-то в его характере было и от нее. Он прошел в сад, подошел к раскрытому окну.

Роза! — крикнул он в окно. — Роза! Если ты любишь меня, пойдем со мной. Не к нам, а со мной, слышишь?

Он заглянул в дом. Роза с матерью сидели, обнявшись, на диване, и обе плакали. «Вот, глупые, ревут», — подумал Фалах. Ему самому хотелось заплакать, но расслабиться он себе не позволил и, не дожидаясь ответа Розы, жестко произнес:

— Жду тебя у ваших ворот. Жду десять минут. Не выйдешь, живи, как знаешь.

Фалах пошел к воротам. На часах было уже начало четвертого, точнее двенадцать минут. «Больше десяти минут ждать не буду», — думал про себя Фалах. Выйдет — хорошо, не выйдет — уйду, навсегда уйду, значит, так тому и быть, значит, не любит…

Он смотрел на секундную стрелку. Казалось, она делает свой оборот со скоростью минутной. Десять минут тянулись как десять часов. Так всегда кажется в ожидании. Он ходил возбужденный вдоль ворот и думал, думал. Машинально похлопал себя по карманам — закурить бы, но вспомнил, что отдал сигареты отцу.

На улице было безлюдно и тихо, ничто не отвлекало его от горьких мыслей.

Вдруг какая-то курица радостно заклохтала, видимо, снесла яйцо и решила оповестить весь мир об этом счастливом событии. Было слышно, как она порхала по двору, а потом Фалах увидел маленькую головку, высунувшуюся из-под ворот. Кудахтать было явно неудобно, но курица ухитрилась снова раскудахтаться и в этом положении.

— Ну чего раскричалась, словно золотое яйцо снесла?! — в сердцах прикрикнул на нее Фалах, и курица испуганно исчезла, внеся переполох на дворе. Возмущенный шумом петух прикрикнул на всполошившихся кур и посмотрел через изгородь на Фалаха. «Кикри-кук!» — заорал он. «Ты-ду-рак!» — услышал в его крике Фалах. «И ты туда же, глупый», — подумал Фалах. Петух, будто прочитав мысли Фалаха и обидевшись за недооценку своих умственных способностей, захлопал шумно крыльями, поднял вокруг себя веер пыли, подскочил к изгороди, вытянул до предела шею, затряс багровым от злости гребнем и дважды заливисто прокукарекал, словно закричал Фалаху: «Катись-ка отсюда!» Фалах запустил в наглого петуха камешком. Но старый опытный петух не первый раз испытывал нападение и, предугадав направление полета камня, благополучно отпрыгнул в сторону. «Кут-куда!» — воркотнул он злобно и посмотрел на Фалаха красноватым глазом. А потом заметил вынырнувшую из-за кустов смородины белую курицу и, тут же забыв про Фалаха, кинулся за ней…

Как ни медленно бежала секундная стрелка, она подгоняла минутную, и время шло. Прошли и десять минут, и семнадцать. Из дома никто не показывался. «Подожду еще три минуты — и все, надо кончать, — думал Фалах, — не сошелся же свет клином на Розе, найду не хуже».

Так он уговаривал себя и ходил вдоль ворот. Прошло и двадцать минут, а Фалах, как заколдованный, не мог отойти от дома Розы. Он боялся, что как только уйдет, выйдет Роза, а его уже нет. Не в Розе, скорей всего, дело — мать не пускает, пытался он успокоить себя.

Прошло полчаса, три раза по десять минут, отпущенных Фалахом на решение. Роза так и не появилась. В доме будто все вымерло. Дальше ждать уже не было никакого смысла. Во имя чего он, Фалах, должен так унижаться перед Розой, перед ее матерью, перед всей деревней, наконец? Поди, все потихоньку поглядывают на него из окон и смеются. А почему бы людям и не посмеяться над ним? Ходит, как дурак, как будто можно что-нибудь выходить. Не вышла Роза, значит, не выйдет.

Может быть, это и к лучшему? Это тоже не жена, а раззява, если она только по маменькиному слову живет, с такой семьи не создашь. Детей у них еще не предвидится, так что можно и точку поставить на их отношениях. «Не идиот же я, и не урод, — горячился Фалах. — Любая девчонка рада будет пойти за меня. И хватит надеяться на благоразумие Райханы и Розы! Хватит!» Фалах вздохнул и решительно шагнул от ворот.

— Фалах, подожди меня! — из окна, выходившего на улицу, раздался взволнованный голос Розы. — Подожди, я сейчас выйду!

…Никогда потом Фалах не жалел, что дождался тогда свою Розу, и она была благодарна ему.

— Смотри, дочка, как бы каяться не пришлось, — сказала Райхана, когда Роза решила уйти с Фалахом.

— Нет, мама, я ему верю, я люблю его, мне не в чем будет каяться, вот увидишь, мамочка…

15.

В тот же день они уехали в Казань. На работу в автотранспортное объединение, куда был направлен Фалах, он должен был явиться только в августе, отгуляв положенный отпуск, но он решил не ждать августа. Его опасения, что директор предложит ему прийти в точно указанный в направлении срок, оказались напрасными. Директор искренне обрадовался досрочному приходу молодого специалиста.

— Молодец, что пришли, просто