Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 2 - Илья Арнольдович Ильф

В темном доме, мимо которого проезжает сейчас поющий автомобиль, зажигается одно окно.

Чудесное зимнее московское утро. Если бы это было возможно, снег здесь следовало бы сделать голубоватым.

В автомобиле. Говорков берет последнюю ноту арии, которую он только что пел. Эта нежная и точная нота великолепна. Она поразительна еще и тем, что берет ее небритый человек в толстой полосатой кепке, руки которого покоятся на руле.

Василий Фомич. Сколько вам лет, юноша?

Говорков. Двадцать два года.

Василий Фомич(торжественно). Через год вы будете петь в Государственном ордена Ленина академическом Большом театре!

Совершенно обалдевший Говорков с ужасом смотрит на Василия Фомича.

Партитура падает. Перед глазами новых друзей, как жерло орудия, возникает счетчик, на котором жирными белыми цифрами значится: сто семьдесят восемь рублей.

Часть вторая

КОНЕЧНО, ЛЮБОВЬ

Утро в большой, тесной коммунальной квартире. Кухня — мрачное место квартирных раздоров. С адским гудением горят двенадцать примусов, стоящих на двенадцати кухонных столиках. Варятся двенадцать супов. Из кастрюль валит пар. Перед столиками — двенадцать домашних хозяек. Среди них — круто завитая дама с железными папильотками, в японском халате со страшным драконом на толстой спине и в валенках; старушка в платке: грязная девчонка, стоящая на табуретке, а также дама учительского вида, в очках, в английской блузке и галстуке, который лежит на ее громадной груди почти горизонтально. Весь этот пестрый кухонный конгломерат бодро переругивается.

Из-за гудения примусов ничего не слышно, но по ужасной жестикуляции спорящих видно, что ссора зашла далеко.

Дама с драконом внезапно настораживается и машет руками.

Домашние хозяйки замолкают. Слышно только гудение примусов.

Дама с драконом. Поет!

Домашние хозяйки, как по команде, поворачивают краники своих примусов. Они гаснут. Теперь в кухне тишина. И в этой тишине слышен голос, поющий песню «Вдоль по улице метелица метет».

Ванная комната в той же квартире. Над умывальником прибиты двенадцать полочек, и на каждой из них по стакану, зубной щетке и мыльнице. Перед умывальником, голый по пояс, моется Говорков, опоясанный полотенцем. Он поет. С намыленным лицом он простирает руки вперед, как будто перед ним толпа восторженных зрителей. Он поет всерьез, полным голосом. Здесь, в ванной, нет и следа его вчерашней застенчивости. Здесь он — гордый и счастливый баловень публики. Взяв высокую ноту, он долго всматривается в маленькое зеркало, висящее на стене между полочками.

Кухня. Пение звучит здесь немного тише. Теперь в кухне царит мир. Крупица искусства, проникшая в эту отравленную враждой атмосферу, растопила двенадцать ожесточенных сердец. Домашние хозяйки и домашние работницы слушают с упоением и ласково улыбаются друг другу. Толстуха с горизонтальным галстуком роняет на пол иголку для прочистки примуса, и тогда — совершается невероятное — дама с драконом нагибается, поднимает иголку и с лучезарной улыбкой подает ее толстухе.

Продолжается пение. Одна из комнат квартиры. Старичок в полувоенном костюме собрался натянуть сапог, но так и не сделал этого. Он слушает пение, держа сапог в руке.

«Ты постой, постой, красавица моя…» — выводит голос.

В другой комнате, которая видна через раскрытую из коридора дверь, застыла с поднятыми вилками в руках завтракающая семья.

«…Дозволь наглядеться, радость, на тебя», — продолжает голос.

Муж смотрит с нежной улыбкой на свою далеко уже не молодую жену.

Снова в ванной. Говорков поет последний куплет песни. Он увлечен своим пением. Взяв последнюю ноту, прижимает руки к груди и грациозно раскланивается, глядя на себя в зеркало.

Неожиданно раздаются аплодисменты. Говорков вздрагивает.

Аплодируют в кухне и в тех комнатах, где только что слушали пение.

Крадучись, Говорков выходит из ванной. Он совершает свой путь по коридору на цыпочках, стараясь никому не попадаться на глаза.

Входит в комнату. Строгая девочка двенадцати лет, сестра Говоркова — Люся, высунув язык, выводит что-то в своей тетрадке. Потом она встает и начинает собирать книги. Она торопится в школу.

Люся (с явно заимствованными у кого-то интонациями житейской мудрости). Опять на работу опоздаешь, горе мое.

Говорков(надевая пиджак). Ладно, ладно, раскудахталась!

В комнату входит мать Говоркова с чайником. Это та самая старушка, которую мы видели на кухне. После первой же ее фразы становится ясно, у кого заимствовала Люся свои интонации…

Мать. И спишь не вовремя, и ешь не вовремя. Небось вчера опять был в театре, горе ты мое.

Говорков. Ладно, ладно, раскудахтались! (Торопливо пьет чай.)

Люся. В нашем классе у Вари Никитиной — отец стахановец. У Лели Щукиной — брат кривоносовец, у Федьки Сибирякова — дядя депутат, а у Нины Медведевой — мама орденоносец…

Говорков(уныло). Ладно, ладно, раскудахталась.

Мать. Правду Люсечка говорит. Посмотри на своих товарищей, приятелей. Пантелей тоже гармонист-любитель, тоже музыкой занимается, доставляет людям удовольствие. И что же? Стахановец! За последний месяц выработал страшно сказать сколько! Мне Аграфена Васильевна говорила.

Говорков (язвительно). А что вы скажете, мама, если ровно через год ваш сын Петр Васильевич Говорков будет петь в Государственном ордена Ленина академическом Большом театре.

Мать. Никакого тебе ордена Ленина не дадут, если не будешь выполнять план.

Говорков(проникновенно). Вы, мама, ничего не понимаете. Сказал бы я вам, но лучше пока помолчу. Пошли, Люська.

Говорков и Люся выходят на улицу.

В ворота гаража входят шоферы и вешают на табельную доску номерки.

Некоторые из них, те, что помоложе, с тою же деловитостью, с какой они только что вешали номерки, подходят к окошечку Клавы и с поклоном кладут на подоконник свои скромные подношения — кто цветочек, кто шоколадную палочку, кто пирожное в бумажке. Один из них с чарующей улыбкой подносит Клаве крошечного плюшевого медвежонка, которого она тотчас же прикалывает на грудь. Все это. видимо, стало в гараже традицией.

Тараканов медленно приближается к окошечку Клавы и торжественно ставит перед ней большой флакон тройного одеколона.

Клава. Я же вам сколько раз говорила, товарищ Тараканов, неудобно делать такие дорогие подарки. Вот, ей-богу, не возьму.

Тараканов. В части подарков, Клавдия Васильевна, выражение чувств есть обязательное условие. Согласно теории сохранения личности и других авторитетов — одеколон не роскошь, а предмет ширпотреба и культурной жизни.

Он с достоинством кланяется и отходит к своей машине. Это единственный в гараже «ЗИС», что, разумеется, делает его водителя заметной фигурой. Тараканов прислоняется к автомобилю, стремясь слиться с ним в одно прекрасное целое. Поза его исполнена мрачного великолепия.

Но Клава не смотрит на него. Ее взгляд обращен к двери, в которую входит Говорков. Он вешает свой номерок в последнюю минуту. Сторож захлопывает табельную доску.

Говорков робко