Николай Лесков - Полунощники (Пейзаж и жанр)

- Они закоренелые.

- То-то и есть! Что же с ними поделаешь, когда они такие беспечальные? Ей школу прикрыли, а сна теперь всем людям чем только может услуживает, и книжки детям раздает, и сама с ними садится где попало читать.

- И этого не надо позволять.

- И было непозволение, становой и из-за книжек приезжал, чтобы всем ее книжкам повальный обыск сделать, но посмотрел книжечки и все ей оставил, да еще начал и извиняться.

"Я, - говорит, - приказание исполнил, а мне самому совестно".

- Вон тебе как!

- Да еще что! Как она ему ответила, что не обижается, и руку свою подала, так он у нее и руку поцеловал и говорит:

"Простите меня, вы праведница".

- А замуж она, стало быть, так уж и не пойдет?

- Мать ее спрашивала: не дала ли она обет, чтобы после смерти первого жениха ни за какого другого не выходить? Она отвечала, что "обета не давала". По-ихнему ведь тоже и обет давать будто не следует. Старуха добивалась, что, может быть, она в разговорах покойнику обещалась ни за кого не выходить? И этого, говорит, нет.

"Ну так, может быть, еще обрадуешь меня, выйдешь замуж?"

И на это тот же ответ:

"Не знаю, мама, но только не думаю".

"Отчего же?"

"Со мной, мама, жить очень трудно".

Сама так и созналась, что с нею жить - ад. А потом в день именин матери такой дар поднесла, что говорит:

"Мамочка! я ваша! я сегодня, в ваш дань, решилась и подарила себя служить вам и бедным людям. Я замуж не пойду"...

Так и остается и так и живет теперь вековушею. Вместо того, чтобы народить своих детей да их в ласке нежить и им свой остаток капитала передать, она собрала спять беспортошную детвору, да одевает их, да поет им про лягушку на дорожке.

XVI

Собеседницы умолкли, - Марья Мартыновна, вероятно, наслаждалась удовольствием, что довела до конца сказание, в котором ее главный враг, Клавдинька, была опозорена; а Аичка не отзывалась - может быть, потому, что опять куда-то перенеслась и о чем-то думала.

Это и подтвердилось.

После довольно продолжительной паузы она вздохнула и сказала:

- Как мне это все-таки, однако, удивительно!

- Что такое?

- Представьте, что я у себя точно такого же дурака знаю.

- Мужчину?

- Да, и очень интересный, а вот и в нем сидит точно такая же глупость.

- Что же, как он в своем поле уродует?

- То же самое, как и эта: ничего ему не нужно - ни вкусно есть, ни носить красивое платье, и ничто на свете.

- И любовь женская не нужна?

- Представьте - тоже не нужна!

- Этого никогда быть не может! Это при каком хочешь положении из моды не выходит!

- Нет, то-то и есть, что выходит!

- Ни за что не поверю!

- Да как же вы не верите, когда я вас уверяю!

- А я, моя дорогая, не верю. Мужчину женской фигурой всегда соблазнить можно.

- А я вам, моя дешевая, говорю, что и не соблазните. Марья Мартыновна как будто поперхнулась, но оправилась и договорила:

- Разумеется, мое время прошло.

- Хоть бы ваше и время не прошло и хоть бы в вас иголки не было, а ничего не убедите...

- Отчего же это?

- Оттого, что у них все нечеловеческое - они красоту совсем не обожают, а ищут все себе чего-то по мысли, и петому если из них кого полюбить, то с ними выйдет только одно неудовольствие.

- А он тебе очень нравится?

- Почему вы знаете?

- Неужли же не видно! Ты тем все и портишь, что свои чувства ему оказала.

- Ничего я не порчу, а я ему просто противна.

- Как нищему гривна?

- Нет, совсем противна.

- Как же этакая молодая, богатая - и противна? Что же это за дурак выдающийся!

- Не дурак, а вот в этом же самом роде, как ваша Клавдинька: все тоже смотрит в евангелие и все чтоб ему жить просто да чтоб работать и о гольтепе думать, - и в этом все, его пустое удовольствие.

- И будто уж нельзя его всем твоим капиталом привлечь?

- Ах, да на что ему капитал, когда ему больше того, что есть, ничего не надобно! Ему вкусный кусок положите, а он отвечает: "Не надо, я уже насытился"; за здоровье попросите выпить, а он отвечает: "Зачем же пить? - я не жажду"!

- Ну, что это взаправду за уродство!

- Да, я так жить ни за что не хочу.

- Разумеется; пусть он себе берет такую и жену, к их фасону подходящую.

Но Раичка, услыхав это, вскрикнула:

- Что-о-о! - И сейчас же резко добавила, что она этого никогда не позволит.

- Лучше на столе под полотном его увижу, чем с другою!

- Что же, и это можно, - успокоила ее мирным тоном Мартыниха.

Раичка понизила голос:

- То есть что же... разве вы это можете?

- Под полотно положить?

- Да... но ведь за это отвечать можно.

- Стоит только ему рубашку выстирать да на ночь дать одеть... вот и все.

- Ишь какая вы вредная!

- Да ведь я это для тебя же! - сконфуженно остановила ее Мартыниха.

- Нет, а как вы смели для меня это подумать! Рубашку вымыть!

- Ну, оставь, пожалуйста: видишь, чай, что я пошутила!

- Пошутила!.. Нет, вы думали, что уж влюбленную дуру нашли, и я вам дам такое поручение, что в ваших руках буду! Я не дура!

- Да кто ж тебе говорит, моя дорогая, что ты дура!

- То-то и есть, моя дешевая!

- Фу ты господи!

- Да, да, да.

- Так как же ты жить хочешь?

- Чтобы он был мой муж и жил, как я хочу, и больше ничего.

- Так ты бы ему лучше прямо так и изъяснила, что: "люблю и женись!"

- И вот, представьте же себе, что я уже до этой низости дошла, что и изъяснилась.

- И что же он - возвеличился?

- Нимало, а только пожал мне руку и говорит:

"Раиса Игнатьевна, вы на этот счет ошибаетесь!" Меня даже в истерику и в слезы бросило, и я говорю: "Нет, я вас люблю и весь капитал вам отдам". А он...

Аичка вдруг всхлипнула и заплакала.

- Полно, полно, приятненькая, убиваться! - попросила ее Марья Мартыновна.

- Не гладьте меня, я не люблю! - скапризничала Аичка.

- Ну, хорошо, хорошо, я не буду. Что же он тебе сказал?

- Не верит, дурак.

Послышались опять слезы.

- Ну, значит, он или бесчувственный, или беспонятный, - решила Марья Мартыновна.

- Нет, он не бесчувственный и даже очень понятный; а он говорят: "Вы в ваших чувствах ошибаетесь - это вы мою презренную плоть любите и хотите со мною своих свиней попасти, а самого меня вы не любите и не можете меня полюбить, потому что мы с вами несогласных мыслей и на разных хозяев работаем; а я хочу работать своему хозяину, а свиней с вами пасти не желаю".

- Что же это такое?.. И к чему это?.. Каких свиней пасти и на каких разных хозяев работать? - протянула недоуменно Марья Мартыновна.

- А вот в том и дело, что если не понимаете, то и не спорьте! дрожащим от гнева голосом откликнулась Аичка и через минуту еще сердитее добавила: - По-ихнему, любовью утешаться - это значит "свиней пасти".

- Тьфу!

Мартыновна громко плюнула и вскрикнула:

- Свиньи! Ей-богу, они сами свиньи!

- Да, - отвечала Аичка, - и он еще хуже говорил... Он ответит...

- За что, приятная, за что? Что он еще... чем тебя оскорбил?

- Он меня ужасно оскорбил... он сказал, что я не христианка, что со мною христианину жить нельзя и нельзя детей в христианстве воспитывать...

- Ах, за это ответит!

- Да, я ему это и сказала: "Я говею и сообщаюсь, а вы никогда... Кто, из нас - христианин?"

- Он ответит.

- А я своего характера не переломлю!

- И не ломай! Что их еще: баловать!

- Я ему сказала, что я ожесточусь, и лучше кому захочу, тому все богатство и отдам, но только я по-своему отдам, а не по-ихнему.

- Вот я теперь тебя и поняла... зачем ты сюда приехала! Конечно, тебя тут на руках носить будут!

- Очень мне нужно их ношенье! Но только вы ничего и не поняли!

- Нет, ты теперь проговорилась.

- Ни капли я не проговорилась. Я просто буду пробовать: верно ли это, что здесь можно умолить, чтоб в нем сердце затомилось и все стало - как я хочу.

Но Марья Мартыновна на этом Аичку перебила.

- Ангел мой! - воскликнула она живо, - здесь умолить можно все; здешнее место - все равно что гора Фавор, но только должно тебе знать, что бог ведь - на зло молящему не помогает!

Аичка совсем рассердилась.

- Что вы за глупости говорите! - вскричала она, - какое же здесь "на зло молящее", когда я хочу его от бессемейного одиночества в закон брака привесть и потом так сделать, чтобы он любил непременно все то, что все люди любят.

- Да, то есть чтобы он не косоротился бы к простоте, а искал бы себе прямо не одно душеполезное, но и телополезное?

- Вот и только!

- Да, если только в этом, то это, конечно, благословенный закон супружества, и в таком случае бог тебе наверно поможет!

- Да, а вы, пожалуйста, теперь уж дальше замолчите, потому что скоро будет рассвет, и я очень расстроилась и буду бледная.

Шехерезада умолила. Соседки больше ничего не говорили и, может быть, уснули; последовав их благоразумному примеру, заснул перед утром немножко и я, - но потом вскоре снова проснулся, оставил на столе деньги за свою "ажидацию" и уехал из Рима, не видав самого папы...

А поездка эта все-таки принесла мне пользу: мне стало веселее. Я как будто побогател впечатлениями, - и теперь, когда мне случается возвращаться ночью по купеческим улицам и видеть теплящиеся в их домах разноцветные лампады, я уже не воображаю себе там одних бесстыжих притворщиц или робких и безнадежных плакс "темного царства", а мне сдается, будто там уже дышит бодрый дух Клавдиньки, дающий ресурс к жизни во всяком положении, в котором высшей воле угодно усовершать в борьбе со тьмою все рожденное от света.