Робкие создания - Клэр Чемберс

выкручиваться. Вот так всегда: Гил сообщает о своих планах в последнюю минуту, а она якобы всегда свободна! Придется сказаться больной, причем очень серьезно, – какие еще могут быть оправдания?

От одной мысли о неизбежном вранье у нее закрутило в животе и к горлу подступила тошнота – эти неприятные ощущения постоянно сопровождали ее в размышлениях о моральных дилеммах. Может быть, когда она доберется до телефона и сделает необходимый звонок, ей уже будет так плохо, что и врать не придется. Второй вариант – следовать первоначальной договоренности и отказаться от возможности приятно провести время с Гилом – даже не приходил ей в голову.

Хелен отвлеклась от беспокойных мыслей, когда Роланд, один из самых старательных пациентов, жестом подозвал ее к себе. Он приступил к наброску, забыв обдумать композицию: вазу, кувшин и миску нужно было расположить на разных планах, как они стояли на столе, а на его рисунке те же объекты, изображенные строго в ряд на одинаковом расстоянии друг от друга, как будто повисли в воздухе. Яйца, крошечные сплющенные камешки, свободно парили над перевернутым полукругом – двухмерной миской. Так мог нарисовать шестилетний ребенок, вот только Роланд резал в мастерской металл на токарном станке, умел починить любой двигатель и с легкостью выстукивал на пианино в пабе любую мелодию.

– Ни капли не похоже! – воскликнул он, качая головой. – Почему у меня ничего не выходит?

– По-моему, у вас отлично получается, – заверила его Хелен. – В искусстве нет понятий “правильно” и “неправильно”.

– Но я хочу с этим разобраться! Иначе зачем я здесь?

На секунду Хелен показалось, будто речь идет не о рисунке, а о зависимости. Если бы Роланд вылечился, вряд ли его волновало бы, справляется ли он с рисованием тюльпанов и кувшинов молока.

– Если вам трудно дается композиция, попробуйте сосредоточиться на изображении одного объекта.

– Можно мне начать сначала?

– Конечно! – ответила она, быстро сняв рисунок с мольберта, прежде чем Роланд успел его скомкать. – Только давайте и этот оставим, я положу его в вашу папку.

Хелен скрупулезно собирала работы своих пациентов и хранила их даже после выписки. Таким образом она не только выказывала уважение к их стараниям, но и имела при себе доказательства ценности терапии. Наставник в клинике, где она работала на добровольных началах, часто повторял: “Пациенты не обязаны создавать произведения искусства, не надо делать из них художников. Им нужно сосредоточиться на выздоровлении. В этом им помогает сам творческий процесс – живопись или лепка. Из чего не следует, что результаты их труда не достойны уважения”. К слову сказать, Гил впервые обратил внимание на Хелен, когда три года назад она, только недавно получившая место в Уэстбери-Парке, с жаром отстаивала эту позицию в споре. Хелен была в таком восторге от новой работы, что подолгу задерживалась после смены: отмывала кисти и палитры, точила карандаши, протирала столы, приводила в порядок кабинет, готовя его к следующему дню. Однажды вечером она сполоснула кружку от остатков кофе и решила отнести ее в комнату, расположенную в дальнем крыле, где сотрудники могли между сменами приготовить себе чашку кофе или чая или сыграть в карты. Открыв дверь, она увидела трех санитарок, занятых плетением коврика.

Они пришли до начала вечерней смены и наслаждались последними драгоценными минутами отдыха, перед тем как разойтись по палатам. Когда Хелен вошла, санитарки мельком взглянули на нее, по внешнему виду определили, что она не врач, а значит, не стоит и секунды потраченного на приветствие времени, молча отвернулись и продолжили болтать между собой.

Хелен на мгновение улыбнулась: ее позабавил тот факт, что персонал клиники выбрал для расслабления один из самых популярных видов трудотерапии. Как это трогательно, все-таки все мы люди… Умиление вмиг улетучилось, когда она вдруг поняла, что санитарки не плетут, а наоборот, расплетают ковер, выдергивая пряди шерсти металлическими крючками и бросая их в пакет на полу.

– Что вы делаете? – спросила Хелен, не скрывая в голосе негодования.

Троица синхронно вздернула головы. Крепкого телосложения женщина с туго завитыми кудрями ответила за всех:

– Расплетаем этот дурацкий коврик, чтобы завтра его заново сплели.

Две другие беззлобно рассмеялись, но Хелен все равно покоробило:

– Но почему?!

Хелен обещала себе не высовываться. Ей, новенькой, было важно вписаться в коллектив, завести друзей и всеми силами избегать конфликтов. И вот она сама его создает.

– На них шерсти не напасешься! И потом – куда нам все эти поделки девать? Бросьте, им все равно.

Хелен не нужно было уточнять, кому это “им”.

– Кто вам дал такое распоряжение?

– Да мы всегда так делаем, – ответила вторая санитарка, но уже не так уверенно. – Только шерсть зря переводят.

– Ясно. – Хелен вздохнула. В неписаной, но неизменной больничной иерархии санитарки стояли ниже ее, поэтому глупо было ругать их за то, что они делают свою работу. Этот вопрос нужно решать на уровне выше. – Можно, я заберу? – спросила она, указав на пакет с клочками шерсти. – Верну, обещаю.

Троица кивнула, насмешливо улыбаясь. Хелен знала, что, стоит ей выйти, и санитарки тут же начнут перемывать ей кости.

Бродя по коридорам и раздумывая, с кем бы поделиться своим разочарованием, Хелен набрела на кабинет доктора Раддена. На тот момент их еще не представили друг другу официально, но она видела его на собрании персонала – вместе с главврачом, психотерапевтами, соцработниками, медсестрами, трудо- и физиотерапевтами. Доктор Радден привлек ее внимание, потому что оказался самым симпатичным мужчиной в комнате – не то чтобы в области медицины существовала в этом отношении острая конкуренция, – хотя большую часть времени он сидел с опущенной головой, записывая что-то в блокноте или рисуя на полях.

Хелен собрала волю в кулак и постучалась: робеть уже поздно, нужно довести дело до конца. За дверью раздался голос: “Войдите”.

Доктор Радден сидел за столом в углу кабинета спиной к стене и вполоборота к высоким окнам, за которыми виднелись зеленые лужайки и бродившие по ним в лучах закатного солнца пациенты. В переполненной пепельнице тлела сигарета; струйка дыма вилась вверх и вливалась в целое облако под потолком. На стене висела репродукция “Спящей Титании” Ричарда Дадда – Хелен сразу узнала эту картину и в других обстоятельствах не упустила бы возможности высказаться по этому поводу.

Доктор снял ногу с подоконника и встал.

– Здравствуйте? – слегка удивленно сказал он и радушно улыбнулся.

– Меня зовут Хелен Хансфорд.

– Рад знакомству, Хелен Хансфорд. Вы новый арт-терапевт, верно? Чем я могу вам помочь?

Приятный, успокаивающий голос – но Хелен не хотела успокаиваться, по крайней мере пока.

– Честно