Аромат пирогов - Александр Юрьевич Сегень

— Хочешь, я? — неожиданно предложил Егерь.

— А правду, Сань, давай.

— Только ты подскажи, в каком ключе.

— Да в любом. Главное, чтобы типа «не козел ли вы?».

— Запросто!

— Если выступишь, с меня бутылка коньяка.

— Замётано! — И Егерь протянул Полубарчуку руку, а Долгополов и Артосов охотно разбили историческое рукопожатие двух литераторов.

Полубарчук, приободрившись, отправился на свой вечер, за ним последовал Бунтаренко, а оставшаяся компания продолжила веселье. К тому же им подали кому свиную корейку с луком, кому бефстроганов с картошечкой — излюбленные блюда ЦДЛ, недорогие и всегда вкусные. Их, кстати, приносили в Пестрый зал из Дубового, но на несколько копеек дешевле. За ужином и чоканьем бокалами незаметно пролетело больше часа. Само собой, пили снова и за Полубарчука с его книгой.

— Как там она называется? «Москва Златоглавая»? — словно запамятовав, спрашивал, шутя, Петушков. И все вместе пели:

Москва Златоглавая,

Звон колоколов,

Царь-пушка державная,

Аромат пирогов,

Конфетки-бараночки,

Словно лебеди саночки...

А потом, когда пели припев еще раз, то переиначивали его:

Конфетки-бараночки,

Постоянные пьяночки...

— А я вот смотрю, наш брат писатель всегда тут околачивается, — сказал Петушков. — А когда он пишет, наш писатель? Скажите мне.

— Лично я — по утрам, — не без гордости заявил Егерь. — А еще по субботам и воскресеньям, когда в Цедеельск не хожу.

— А я по ночам, когда малость просплюсь и трезветь начинаю, — признался Артосов. — Рифмы так и лезут, как муравьи.

— Я тоже по выходным вкалываю, — оправдался Долгополов.

— А я и сам не знаю когда, — честно сказал Сахалинцев.

Они помолчали, молча пришли к выводу, что не только веселятся в Цедеельске, а действительно упорно работают на благо отечественной литературы, и продолжили беззаботно радоваться жизни.

Сахалинцев первым решил напомнить Егерю про уговор:

— Саня, слышишь звон колоколов? Тебе пора.

И вся компания, предупредив официантку, чтобы столик не занимали другие, отправилась в Большой зал. Там на сцене сидели все те же Золотарский, Бунтаренко, Солодухин и Кукожинов, но Полубарчук на сей раз не спал в уголке, а сидел посреди сцены и с важным видом отвечал на вопросы из зала. Егерь решительно направился во второй ряд, где имелись свободные места, и сел прямо напротив виновника торжества с таким видом, будто должен был спеть из моцартовского шедевра: «Дон Жуан, ты звал меня на ужин...» И так далее — подавай, дескать, пироги, конфетки-бараночки! Полубарчук при виде сей статуи Командора несколько смутился и стал подмигивать Егерю, который воспринял это подмигивание как призыв к действию и, когда Георгий Петрович закончил ответ очередному своему почитателю, поднял руку:

— Можно?

Полубарчук почему-то скривился, явно показывая Егерю, что можно, но не надо, однако Егерь не понял и встал со своего места, как встают из гроба, чтобы идти и сообщить Гамлету о том, как в ухо вливают яд.

— Вот я тут слушал вас. Все это, конечно, хорошо. Даже, я бы сказал, прекрасно. Но у меня возник вопрос.

— Так-так? — ёрзнул на стуле Полубарчук, все еще надеясь, что Егерь скажет что-нибудь умное.

— Не козел ли вы?

В зале наступила гробовая тишина, как бывает после вынесения смертного приговора, когда подсудимый должен зарыдать: «Не верю! Не может быть!» — а присутствующие на суде: «Собаке собачья смерть!», «Доигрался, гаденыш!», «Решение суда считаю несправедливым!», «Долой неправедную юстицию!», «Судью надо судить, вот кого!».

Но в данном случае никто даже не нашелся, что выкрикнуть, все стали перешептываться, спрашивая у рядом сидящих: «Я не ослышался?» А Полубарчук бросился спасать положение:

— Дорогие друзья! Это Александр Егерь, замечательный прозаик, даже лауреат премий. Человек сильного дарования, он часто бывает немотивированно оригинален. Как в данном случае. Это такая шутка с его стороны.

— Ничего себе шуточка! — выкрикнул из зала литературовед Корягин.

— Это мат самый настоящий! — выкрикнула женщина, неизвестная литературе, на что Полубарчук решительно возразил:

— Кстати, ошибаетесь. Это слово не матерное, а вполне печатное. В книге Мужаева «История села Булкина» есть про траву мудорезник, водоросль. Она так называется потому, что, когда у мужиков зацепится крючок и надо лезть его отцеплять, эта трава часто ранит им это самое. Вот и сам Мужаев здесь, в зале, присутствует, может подтвердить. Правда, Андрей Борисович?

— Правда! — со смехом подтвердил Мужаев.

— Ну вот видите, — облегченно засмеялся Полубарчук, радуясь, что нашел рояль в кустах.

— Минуточку! — снова прозвучал голос Егеря. — Это все из области языковедения. А у меня был конкретно задан вопрос. Господин Полубарчук, не козел ли вы?

Тут уж зал разразился общим негодованием:

— Зовите милицию!

— Пьяная выходка!

— Таким здесь не место!

— Да вышвырните же вы его!

— «Прозаик»... Хулиган, а не прозаик!

— Да просто провокатор, и все!

— Жид, наверное! Масон!

— Да позовите же милицию кто-нибудь!

Егерь развернулся лицом к залу и поднял перед собой кулак.

— Но пасаран! Не надо милицию! Я вижу, что не дождусь ответа на свой вопрос, и потому сам удаляюсь. Без конвоя попрошу, — бросил он человеку, пожелавшему выпроводить его под руку.

Честно говоря, вернувшись со всей своей честной компанией за столик в Пестрый зал, Егерь глубоко в душе опасался, что милиция все же заявится. Но прошел час, никто не явился брать его под белы рученьки, и он успокоился.

А тут через Пестрый зал в Дубовый повалило все общество приглашенных особых гостей Полубарчука. Сам Георгий Петрович весь сиял и нес перед собой огромный букет цветов, словно он только что спел все арии Шаляпина.

— Саня, ты был неправ! — вдруг произнес прозаик и поэт Михаил Долгополов.

— В чем это? — удивился Егерь.

— Видишь того мужика в генеральской форме? Это его отец. Генерал Петр Полубарчук.

— Ё-о-ожик в тумане! — так и просел Егерь.

— Гошка, конечно, не ожидал, что отец заявится. Они же всегда были в контрах. Разница убеждений.

— Теперь понятно, зачем он мне подмигивал... И что же теперь делать?

— Что делать? — воскликнул Петушков. — Иди за своей бутылкой коньяка.

— Пожалуй,