Идущая навстречу свету - Николай Ильинский

выпивка будет — нос чешется. — И смеясь добавил: — Стало быть, опять, как давеча, налоговые агенты в шляпах и с маленькими часами на руках в Нагорное припрутся… Бабы от них, как цыплята, завидя над селом коршуна, врассыпную побегут… Какой с них налог, с липы лыко, а с бабы паневу, сверкай задницей… Но ты поезжай, Татьяна, поезжай, коль надо, на то ты председатель сельсовета, совещайся, да слишком не ругайся там, плетью обуха не перешибешь, а врага наживешь, а мы с Сашкой на речку сходим… Не волнуйся, я его в воду не пущу…

— Вот спасибо, Афанасий Фомич, а то я уж хотела соседей просить, чтобы они за ним опять присмотрели…

— Зачем же соседей… У нас он и побудет… Пусть хоть живет у нас!.. Аниська страх как обрадуется… Давненько в нашей хате детский голосок звенел!.. А Санька, корявыми пальцами погладил он по голове мальчика, — наша кровиночка… Одно жалею… — вдруг загадочно сказал он.

— Что жалеете, Афанасий Фомич? — подняла глаза Татьяна на старика.

— Что мы так и не помирились…

— Вы имеете в виду моих родителей?

— Их, Петра Тимофеевича и Марию Федоровну…

— Да они уже и не сердились… Отец не раз говорил, что хотел бы с вами помириться и за это… по чарке выпить… Не пришлось, — в глазах Татьяны сверкнули набежавшие слезы.

Ее отец и мать были в большом гневе, когда узнали, что дочь их забеременела от Александра Званцова: забрюхатил дочь, а сам на фронт… Уж после воины без росписи в сельсовете и без венчания в церкви — ладно бы, а то в самый разгар отступления Красной армии из-под Харькова… А если горе (пуля-то, она не разбирается, отец ты или нет), и дочь Татьяна — не девка и не замужняя… Срамота!.. Кто с дитем возьмет?… Вековать одной…

— Как можно! — сердился Петр Тимофеевич. — Война… немцы прут на нас, а он не пожалел девку!

— Господь его накажет, накажет, — крестилась Мария Федоровна. — Куда Таня теперя с брюхом?… Ладно Танька — глупая девка, а он, Александр-то, в школе отличником был, умный, учителя им гордились, и вот на тебе — в подол девке ребенка!.. Господи!..

Правда, когда родился внук, они притихли, перестали возмущаться и даже были не супротив того, чтобы мальчика назвали Александром, как и отца. Татьяна настаивала на этом, хотя дни, когда малыш родился, были других святых, но она настояла на своем — Александр!

— Батюшка сказывал, — оправдывалась перед соседями Мария Федоровна, — что недалеко от дня крещения Сашки был день святого Александра Невского, так что Татьяна согрешила при крещении сына, но не настолько сильно…

И с радостью растили и воспитывали бы они внука, но случилась беда, какая может случиться только во время войны. Зимой сорок третьего года, когда немцы отступали, в Нагорном завязался ожесточенный бой. Петр Тимофеевич и Мария Федоровна не успели спрятаться в погребе: в дом попал снаряд, деревянное здание вспыхнуло высоким костром и они погибли в огне. Таким образом, перепуганная Татьяна осталась одна с маленьким ребенком на руках.

Прошло время, война окончилась, мужики, которых она пощадила, вернулись домой, а родным погибших она оставила море слез. Горько плакала и Татьяна, самой с горя жить не хотелось, но ради сына надо было. И она жила, работала, ее даже избрали председателем сельсовета. И теперь тянула на себе эту тяжелую ношу…

— Ну, мне пора, — оглянулась по сторонам Татьяна.

— Плохо, машины нет, а в райцентре должна быть!..

— Какая машина, Афанасий Фомич! Хоть бы лошаденку захудалую выделили… Не навсегда, — добавила она, — а когда мне в райисполком надо…

Афанасий Фомич обнял мальчика за плечи, собираясь уходить. Татьяна помахала им рукой.

— Пока! — И погрозила сыну пальцем: — Смотри, не шали и слушайся деда!..

II

Очередное совещание в райсовете было похоже на десятки других таких же совещаний: долгое, иногда деловое, иногда пустопорожнее, нудное. Надо и то выполнить, и то в обязательном порядке, иначе шкуру спустят, но любое дело требует денег, а где их взять крестьянину, то есть колхознику? Но колхозник, как и прежде крестьянин, по словам поэта Ивана Никитина, гол как сокол, пропил зипун и теперь поет, веселится, а тут другие времена, какое веселье: не до жиру, быть бы живу. И оставалось на очередном совещании в райсовете депутатам и приглашенным только беспомощно разводить руками, кричать друг на друга, а подчас и крепко-накрепко ругаться.

И на этот раз совещание в исполкоме проходило не то чтобы деловито, мирно, однако без разноса якобы нерадивых председателей сельсоветов. Более того, весьма опытный в таких делах председатель райисполкома Павел Иванович Прилепов пообещал помощь местным властям. Зашумевшим было на совещании делегатам он строго, приподняв тяжелую голову, объяснил:

— Ничего, военное время пережили, а это все чепуха, мелочь, как мудро сказал не помню кто: перемелем, перетрем…

— Сказал это Александр Твардовский словами Васьки Теркина, — подсказала Татьяна.

— Ишь ты, — сначала крякнул и потянул носом воздух, а потом ехидно усмехнулся Прилепов, повернув на толстой шее голову в сторону Татьяны, — все-то ты знаешь, Крайникова…

— В школе кумекать научили, — ответила она смущенно.

— Хорошие, стало быть, в школах нашего района наставники, — заметил он, хмыкнул и продолжал, уже обращаясь ко всем присутствующим: — Муштровали как следует. — И шумно вздохнул: — Из бюджета выделят нам больше средств… — Он поднял толстый палец вверх и вновь грузно откинулся на спинку кресла: — Но налог не снизят ни на полушку… А сами мы — ни-ни!.. Поймите, не в нашей это власти… А они… — ткнул он кулаком себе за спину, но все поняли: в облисполкоме, — дадут на копейку больше, а налог повысят на рубль… Знаю, не раз такое было: дадут больше, а потом… — беспомощно развел он руками…

А сколько «дадут больше», Татьяна никак не могла взять в толк: было ноль, а если «больше» прибавить нолей, то их больше и будет?! За все время работы в сельсовете она не слышала слова «возьмите», а только всегда и постоянно хрипловатым голосом Прилепова звучало: «давайте», «давайте» и сто раз — «давайте»… И еще второе слово он повторял, как стук круглых часов на стене с пожелтевшим от времени циферблатом: «план», «план» и еще «план». И одним и тем же эпитетом украшал это слово: «План — святое дело!» Это однозначно понятое всеми «украшение» становилось привычным и отскакивало от сознания слушающих как горох от стенки или как тот же монотонный стук настенных часов. Отдавали, что могли, а за