Возвращение с Марса - Василий Павлович Щепетнёв

Даже крестный ход хотели провести, молебен о дожде, но передумали, решили годить. Ждать. Смириться. Если стоит жара, значит, тому есть веская причина. Без причины ведь ничего не бывает? Не бывает.

И потому гулял я либо рано утром, когда ночная прохлада ещё цеплялась за листья деревьев, а улицы были пустынны, либо после заката А днём… Днём я посещал различные места, словно исследователь неведомых островов. Без особого, впрочем, успеха. Входил в прохладные, залитые искусственным светом холлы офисов, говорил о клетках, льдах, адаптациях. Смотрели на меня с вежливым недоумением. Ну, зачем нужен биолог в торговом центре, читал я в глазах менеджера по персоналу одной солидной, как броненосец, конторы. Зато в торговых центрах, этих современных базарах под стеклянными куполами, было прохладнее, нежели снаружи. Они были как оазисы, ледяные пещеры посреди пустыни. Если было электричество.

Его тоже нередко отключали. И тогда лампы гасли, эскалаторы замирали, и зной штурмовал неприступные доселе крепости. Отключали и мобильный интернет — эту невидимую паутину, связующую всех. И мой смартфон, электронный компас в современной жизни, мгновенно превращался в обычный мобильник из прошлого века. Мобильная связь ещё работала. Но на звонки отвечали не всегда. И я оставался один на один с городом, с его жарой, с его странными новыми опасностями и призраками старого, уходящего уклада, чувствуя себя немного Робинзоном на незнакомом, шумном и пыльном острове цивилизации, где правила игры изменились, а карты перетасовал неведомый шулер. Время не лечит, оно лишь консервирует прошлое в янтаре памяти, а настоящее течет мимо, как чужая река, унося обломки знакомого мира. Я стоял на берегу и смотрел. И ждал попутного ветра.

Но он не торопился, попутный.

Стоял и думал. Мысли, как пингвины на берегу, толкаются, ныряют, выныривают, но общего направления нет. Что делать? С чего начать личный, персональный ренессанс с человеческим лицом? Куда податься существу, чья основная квалификация — умение отличать диатомовые водоросли от криофильных бактерий, и с аптекарской точностью описывать их среду обитания под трехкилометровой толщей тысячелетних льдов?

Самое простое, очевидное, разумное — устроиться на работу. Ну, я так свято думал. Знал бы, где упаду… За те полтора года, что я провел в Антарктиде, исследуя флору и фауну озера Ломоносовское, в родных пенатах произошли тектонические сдвиги. Институт Арктической Биологии и Криоэкосистем, где я числился старшим научным сотрудником и восходящим светилом в области подлёдной микробиологии, благополучно. оптимизировали. Объединили с Институтом Рационального Природопользования и Космической Биологии. Объединили, как деликатно выразился секретарь в приемной нового директора, «для синергетического эффекта и повышения эффективности бюджетных расходов». Эффект оказался настолько синергетическим, что испарилась не только моя должность, но и весь мой отдел. Вместе с лабораторией, микроскопами, библиотекой и чашками Петри. «Временно, временно, — успокоил меня тот же секретарь, смотря куда-то мимо моей переносицы. — Реструктуризация. Годика через два, глядишь, восстановят отдел. Ну, в крайнем случае, через пять. Вы же человек науки, отнеситесь с пониманием.»

Я отнёсся. Как относился к антарктическим штормам — стиснув зубы и думая о тёплой печке и волшебной щуке. С пониманием того, что кричать бесполезно, а холод неумолим.

И пошел к старому приятелю, Сене, теперь уже Семёну Петровичу. Мы когда-то вместе начинали, на Камчатке гейзеры изучали. Он раньше других понял, что к чему, понял и смылся из науки, ушел в «прикладные сферы», как он это называл. Работал теперь в солидной конторе, занимавшейся чем-то между биомониторингом и экологическим пиаром для крупных корпораций. Принял в своем кабинете, пахнущем дорогим кофе и новой кожей. Выслушал мою ледовую сагу. Покачал головой.

— Старик, — сказал он, отодвинув чашку. — Дело ясное. Биологи сейчас — как мамонты в эпоху Ивана Грозного. Вымирающий вид, не в обиду будь сказано. На многое рассчитывать не могут. Рынок труда… — он махнул рукой в сторону окна, за которым виднелись небоскребы делового центра. — Там правят бал айтишники, логисты, менеджеры продаж чего угодно, от нанотрубок до духов. А биологи… Нет спроса. Нет потребности в этой сфере, ты ведь понимаешь, о чем я. Можно найти два-три местечка, но не советую.

— Но ты же знаешь всех, — попытался я вставить свой гривенник, ощущая, как под ногами тает последняя льдина надежды. — Может, где-то требуется человек с опытом? Полевым? Антарктическим? Со степенью!

— Со степенью? Ты ведь кандидат? — уточнил он, глядя на меня оценивающе. По пять долларов за килограмм, в рублях, естественно, это будет… это будет недорого.

— Кандидат наук. Докторская в работе, материалы собраны, осталось разложить по полочкам… — пробормотал я, чувствуя, как звание «кандидат наук» звучит сейчас как 'мастер спорта по русским шашкам — почтенно, но абсолютно нефункционально в данной ситуации.

— Ну вот, кандидат наук, — повторил Семён Петрович, делая ударение на каждом слове. — Взрослый, солидный мальчик. Должен понимать суровые реалии. Не академические кущи.

— Так что же с местами-то? — не унимался я, цепляясь за соломинку. — Ты же сказал, знаешь два-три места?

— Есть места, — вздохнул он. — Не райские кущи, предупреждаю сразу. Одно — лаборантом в санэпидстанции. Другое — преподавателем биологии, физкультуры и музыки в педагогическом колледже. Вечерняя смена. Оклад… — он помялся. — Двадцать четыре тысячи. До вычета налогов, разумеется. Чистыми — кот наплакал.

Я остолбенел. Вот так покидаешь одну действительность, а возвращаешься в другую.

— Двадцать четыре тысячи? Чего? Долларов? Хотя бы. — глупо пошутил я, чувствуя, как подкатывает тошнота.

— Двадцать четыре тысячи российских рублей, вестимо, — без тени улыбки ответил Семён. — Серьёзно. Не до шуток сейчас.

Я посмотрел на него. Лицо — как у бухгалтера, подписывающего акт списания. Ни капли иронии.

— Серьёзно? — переспросил я, всё ещё не веря. — На лаборанта? С кандидатской?

— Разве я похож на шутника? — спросил он, сделав брови домиком.

Приятель мой на шутника не похож был ни разу. Ни в юности, ни сейчас. Суровый реалист. Так я ему и сказал:

— Не похож, Сеня. Ни капли.

— Вот видишь, — кивнул он. — Сейчас нужны руки. Токари высшего разряда. Слесари-универсалы. Электрики, которые могут починить что угодно, от чайника до ускорителя частиц. А биология… — он махнул рукой. — Это для фанатиков. Для тех, кто готов жить идеей. Но ведь даже фанатикам, старик, нужно где-то жить и чем-то питаться. У тебя есть где жить? Хоть комнатка в коммуналке?

— Нет, — выдохнул я. — Ничего.

— Тогда и говорить не