Спящие воспоминания - Патрик Модиано

только столик для бриджа и два садовых стула в холле, большая кровать посреди спальни, выходившей окнами на набережную, а в соседней комнате, где спал я в детстве, стол, отрезы тканей и портновский манекен, платья и всевозможная одежда на плечиках. Люстра светила приглушенным светом, так как почти все лампочки перегорели.

Странный февраль, этот приглушенный свет в квартире и теракты OAS[2]. Мирей Урусова только что ездила кататься на горных лыжах и показала мне свои фотографии с друзьями на балконе шале. На одной из них она была снята с актером по имени Жерар Блен[3]. Она рассказала, что он начал сниматься в двенадцать лет, без ведома родителей, потому что ребенком был предоставлен сам себе. Позже, когда я увидел его в нескольких фильмах, мне казалось, что он только и делает, что ходит, засунув руки в карманы, слегка втянув голову в плечи, словно прячется от дождя. Я проводил почти все дни с Мирей Урусовой. Мы редко ели дома. Газ был отключен, и готовить приходилось на спиртовке. Отопления тоже не было. Но в камине в спальне еще осталось несколько поленьев. Однажды утром пришлось идти к площади Одеон оплатить счет за электричество двухмесячной давности, чтобы не освещать квартиру свечами. Почти каждый вечер мы куда-то ходили. За полночь она водила меня в одно местечко в двух шагах от дома, кабаре на улице Сен-Пер, представление к тому времени давно заканчивалось. Оставались только несколько клиентов в баре на первом этаже, все они, казалось, знали друг друга и разговаривали вполголоса. Там мы встречались с ее другом, неким Жаком де Бавьером (или Дебавьером), блондином спортивного сложения, который, по ее словам, был «журналистом» и «мотался между Парижем и Алжиром». Полагаю, что, когда она иной раз не ночевала дома, причиной тому был этот самый Жак де Бавьер (или Дебавьер), и ночи она проводила у него на авеню Поль-Думер. Однажды я зашел с ней туда днем: она забыла в квартирке-студии свои часы. Раза два он приглашал нас в «Розу песков», ресторан на Елисейских Полях, ближе к улице Вашингтона. Много позже я узнал, что завсегдатаями кабаре на улице Сен-Пер и «Розы песков» были члены так называемой «параллельной полиции», связанной с войной в Алжире. Таких совпадений не бывает, подумалось мне, Жак де Бавьер (или Дебавьер) вполне мог быть членом этой организации. Другой зимой, уже в семидесятых, я увидел выходящего из метро «Георг V», как раз когда сам входил туда, человека, показавшегося мне знакомым, только немного постаревшего, — Жака де Бавьера. Я развернулся и пошел за ним, думая, что надо будет заговорить, спросить, что сталось с Мирей Урусовой. Живет ли она еще в Торремолиносе со своим мужем Эдди, Консулом. Он спускался по Елисейским Полям к Рон-Пуэн, слегка прихрамывая. Я остановился у террасы кафе «Мариньян» и провожал его взглядом, пока он не затерялся в толпе. Почему я с ним не заговорил? И узнал бы он меня? На эти вопросы у меня нет ответов. Париж для меня полон призраков, их так же много, как станций метро со всеми их светящимися точками, когда вам случается нажимать кнопки табло на пересадке.

Мы с Мирей Урусовой часто ездили в метро, садились на станции «Лувр» и ехали в западные кварталы, где она навещала каких-то своих друзей, я забыл даже их лица. Что сохранилось отчетливо в моей памяти — мост Искусств, по которому мы с ней переходили Сену, площадь перед церковью Сен-Жермен-л’Осеруа, а иной раз двор Лувра и в дальнем его углу желтый свет полицейского участка, такой же приглушенный свет, как у нас в квартире. В моей бывшей комнате стояли книги на полках у большого окна справа, и я до сих пор удивляюсь, каким чудом они сохранились там, забытые, когда все кануло. Их читала моя мать, когда приехала в Париж в 1942-м: романы Ганса Фаллады, книги на фламандском языке, а еще там стояли тома из «зеленой библиотеки»[4], уже мои: «Корабль тайн», «Виконт де Бражелон»…

А там, в Верхней Савойе, кого-то наконец встревожило мое отсутствие. Однажды утром в квартире зазвонил телефон, и трубку сняла Мирей Урусова. Каноник Жанен, директор коллежа, требовал сообщить ему, где я, поскольку уже больше двух недель ему ничего не известно о моем местонахождении.

Она сказала, что я «немного приболел» — подхватил грипп, и обещала держать его в курсе насчет точной даты, когда «состоится мое возвращение», — так и сказала. Я спросил ее напрямик: можно мне поехать с ней в Испанию? Необходимо было письменное разрешение родителей на выезд за границу, если ты несовершеннолетний. И тот факт, что я еще не достиг совершеннолетия, как будто вдруг озаботил Мирей Урусову до такой степени, что она вознамерилась посоветоваться на этот счет с Жаком де Бавьером.

У меня было любимое время дня зимой в Париже, между шестью и половиной девятого утра, когда еще темно. Передышка перед рассветом. Время будто остановилось, и чувствуешь себя как-то особенно легко.

Я заходил в разные парижские кафе в час, когда они открывали двери первым клиентам. Зимой 1964-го в одном из этих рассветных кафе — так я их называл? — где были позволены все надежды, пока еще не наступил день, я встречался с некой Женевьевой Далам.

Кафе занимало первый этаж одного из низких домов в конце бульвара Де-ла-Гар, в Тринадцатом округе. Сегодня бульвар переименован, а дома и домики по нечетной стороне, до площади Италии, снесли. Временами мне кажется, что кафе называлось «Зеленый бар», а иной раз это воспоминание размывается, как слова, которые вы услышали во сне и не можете припомнить, проснувшись.

Женевьева Далам приходила первой, и я, входя в кафе, видел, всегда за одним и тем же столиком, в углу, ее голову, склоненную над книгой. Она как-то сказала мне, что спит меньше четырех часов в сутки. Она работала секретаршей в студии звукозаписи «Полидор», ниже по бульвару, вот почему ждала меня в этом кафе перед работой. Встретил я ее в книжной лавке, специализирующейся на литературе по оккультным наукам на улице Жофруа-Сент-Илер. Она этими науками очень интересовалась. Я тоже. Не то чтобы я намеревался стать адептом какой-нибудь доктрины или учеником гуру, мне просто нравились тайны.

Когда я выходил из магазина, смеркалось. И в этот час, зимой, у меня было то же ощущение легкости, что и ранним утром, еще затемно. С тех самых пор Пятый округ со всеми