Симпатические чернила - Патрик Модиано

нарезая круги. Я буду внимательно наблюдать за прохожими и привыкну к их лицам, как человек, всматривающийся в раскачивание маятника и готовый уловить другие, невидимые волны. Нужно только немного терпения, а я в ту пору моей жизни мог ждать часами, хоть под солнцем, хоть под ливнем.

Несколько клиентов вошли в кафе, но среди них я не узнал Ноэль Лефевр. Я мог наблюдать за ними сквозь стекло позади меня. Они уселись на банкетки — кроме одного, который подошел к стойке и разговаривал с хозяином. Этого я сразу приметил, когда он вошел. Он был примерно моим ровесником, во всяком случае, не старше двадцати пяти лет. Высокий, темноволосый, в куртке из вывернутой овчины. Хозяин показал на меня едва уловимым движением, и я почувствовал на себе его взгляд. Однако нас разделяло стекло, и мне было легко; чуть повернув голову, сделать вид, будто я ничего не заметил.

— Месье, прошу вас… месье…

Эти слова я иногда слышу в снах, их произносят преувеличенно любезно, но в тоне сквозит угроза. Это был молодой человек в вывернутой овчине. Я опять притворился, будто не замечаю его.

— Прошу вас… месье…

Тон был суше, словно он поймал меня с поличным. Я поднял голову.

— Месье…

Меня удивило слово «месье» в его устах, мы ведь были одного возраста. Лицо его было напряжено, и я чувствовал, что он отчего-то меня опасается. Я широко улыбнулся ему, но моя улыбка его, казалось, только разозлила.

— Мне сказали, что вы ищете Ноэль…

Он так и стоял перед моим столиком, как будто провоцируя меня.

— Да. Я, кажется, могу узнать о ней от вас что-нибудь новенькое…

— По какому праву? — спросил он надменно.

Мне захотелось встать и уйти.

— По какому праву? Мы, видите ли, друзья. Она поручила мне забирать ее почту до востребования.

Я показал карточку, к которой была приклеена фотография Ноэль Лефевр.

— Вы узнаете ее?

Он долго смотрел на фото. Потом потянулся взять у меня карточку, но я не дал, резко отдернув руку.

Наконец он решился сесть за мой столик, вернее, просто рухнул на плетеный стул. Я видел, что теперь он принимает меня всерьез.

— Я не понимаю… Вы получали ее письма до востребования?

— Да. На почте, здесь, чуть дальше по улице Конвансьон.

— Роже был в курсе?

— Роже? Какой Роже?

— Вы не знаете ее мужа?

— Нет.

Я подумал, что, наверно, слишком быстро прочел бланк в кабинете Хютте, текста там было немного, всего три абзаца. Однако, насколько я помнил, в нем не упоминалось, что Ноэль Лефевр замужем.

— Вы имеете в виду Роже Лефевра? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Ничего подобного. Ее мужа зовут Роже Бехавиур… А вы, собственно, кто такой?

Он приблизил лицо вплотную к моему и уставился на меня наглыми глазами.

— Друг Ноэль Лефевр… Я знал ее под девичьей фамилией…

Я произнес это так спокойно, что он немного смягчился.

— Странно, я никогда не видел вас с Ноэль…

— Меня зовут Эйбен. Жан Эйбен. Я познакомился с Ноэль Лефевр несколько месяцев назад. Она никогда не говорила мне, что замужем.

Он молчал и выглядел искренне раздосадованным.

— Она попросила меня забирать ее почту до востребования. Я думал, она больше не живет в этом квартале.

— Да нет же, — сказал он севшим голосом. — Она жила здесь с Роже. В доме тринадцать по улице Вожелас. С тех пор я ничего о ней не знаю.

— А как вас зовут?

Я тотчас пожалел, что спросил об этом вот так в лоб.

— Жерар Мурад.

Решительно, «досье» Хютте было далеко не полным. Жерар Мурад там не упоминался. Как и Роже Бехавиур, якобы муж Ноэль Лефевр.

— Ноэль никогда не говорила вам о Роже? И обо мне тоже? Странно все-таки. Меня зовут Жеpap Мурад…

Он повторил свое имя громко, по слогам, как будто хотел раз и навсегда доказать мне, что он — это он, или пробудить во мне канувшее воспоминание, а скорее убедить в важности персоны Жерара Мурада.

— …По-моему, мы говорим о разных людях…

Мне хотелось ответить ему, что он прав, что, в конце концов, во Франции наверняка есть много женщин по имени Ноэль Лефевр. И мы расстались бы в добром согласии.

Я пытаюсь как могу записать разговор, состоявшийся у меня в тот день с человеком, который назвался Жераром Мурадом, но прошло столько лет, что от него остались лишь обрывки. Хотелось бы, чтобы все это было записано на магнитофонную ленту. Тогда, прослушай я ее сегодня, у меня не было бы чувства, что разговор наш состоялся в очень далеком прошлом, он принадлежал бы к вечному настоящему. Были бы слышны фоновые шумы, навсегда запечатлен этот гомон весеннего дня на улице Конвансьон и даже голоса детей, возвращавшихся из соседней школы, — детей, которые сегодня стали взрослыми в солидном возрасте. И, вдохнув настоящего, которое смогло пересечь в сохранности около полувека, я лучше бы понял, каково было мое состояние духа в ту пору. Хютте дал мне место в своем агентстве — место, надо сказать, скромное, — но идти по этому пути я ни в коем случае не хотел. Я подумал, что эта временная работа может дать мне материал, который пригодится позже, если я всерьез решу посвятить себя литературе. Школа жизни в каком-то смысле.

Хютте объяснил мне, что несколько недель назад к нему наведался «клиент», чье имя значилось в шапке на бланке: Бренос, 194, авеню Виктора Гюго. Он попросил расследовать исчезновение Ноэль Лефевр. И я, оказавшись у окошка «До востребования» на почте, надеялся, что письмо или телеграмма, адресованные этой Ноэль Лефевр, дадут нам ниточку. На террасе кафе, по мере того как шло время, надежда вернулась. Я был почти уверен, что она появится с минуты на минуту.

Был уже почти вечер. Жерар Мурад по-прежнему сидел напротив меня.

— Мы говорим об одном и том же человеке, — сказал я ему и снова протянул карточку «до востребования».

Он долго ее рассматривал.

— Да, это она. Но почему улица Конвансьон? Она жила с Роже на улице Вожелас.

— Вы не думаете, что это был ее адрес до замужества?

— Роже говорил мне, что она только что приехала в Париж, когда он ее встретил.

Сведения, собранные Хютте, были весьма приблизительны. Он, должно быть, заполнял бланк наспех, как плохой ученик делает задание на каникулы.

— Но мне интересно было бы узнать, где вы познакомились с Ноэль…

Он снова смотрел на меня недоверчиво. Мне очень хотелось сказать ему правду, так я устал от