Такие обстоятельства - Станислав Хабаров

Ознакомительный фрагмент

потолком. В ней впритык размещаются три рабочих стола. Посередине шефов, мой у глухой стены и третий у окна, за которым сидел Виктор, мой ровесник, ну разве, младше чуть-чуть.

Виктор – шефов протеже. Товарищ вузовских времён. Я его зову на французский манер Викто́р, потому что он у нас «министром иностранных дел» и теперь контачит с Францией. Начались международные проекты и для курирования экспериментов потребовался особый сотрудник внешних сношений. На стадии согласований, которые проходили в Институте космических исследований, он представлял под выдуманным прикрытием Академии Наук наше направление и время от времени даже ездил за рубеж, что прочим засекреченным вовсе не светило и составляло зависть остальных. Меня же в комнату посадили по велению шефа из-за отсутствия других свободных мест.

Рядом была другая большая рабочая комната с кураторами экспериментов. У нас с нею даже общая дверь в коридор. Вот и вся лаборатория. Руководство приютившего её отдела помещалось в соседнем двухэтажном розовом здании.

Короткая прямая от проходной подводила к трёхэтажному мрачного вида зданию, считавшемуся главным на территории, которое по моим представлениям служило отстойником переводимых по тем или иным причинам с территорий основных. Так на третьем этаже располагались остатки бушуевского секретариата минувшего международного проекта «Союз-Аполлон». На втором был кабинет королёвского двигателиста Мельникова, который, собственно, и возглавлял ядерные надежды направления, основного в здании. На первом кроме ядерщиков были мы и группа Володи Осипова, из славной команды первого спутника-ретранслятора «Молния», отпочковавшаяся с перспективными задумками от проектантов первой территории.

Викто́р был надежной опорой шефу. Несомненно, он был умницей и негласно опекал прочий лабораторный молодняк, чего, впрочем, никто не оспаривал, а приветствовали. По всем приметам он был нездешним и далёк от всего, а как бы оказывал услугу шефу. По роду деятельности он был своего рода лабораторным министром иностранных дел, осуществлял международные контакты и заграничные командировки, появившиеся с полётом последнего «Салюта» с его международным наполнением. О загранице остальным нельзя было даже помыслить, разве что помечтать на досуге.

Руководитель лаборатории считался невыездным из-за подмоченной репутации со скандальными разводами. На синекуру он пристроил своего приятеля, «не разлей вода» со студенческих лет. Тогда зарубежные поездки смотрелись как что-то недоступное. О них решалось где-то в заоблачных начальственных верхах, а мы, рядовые исполнители, лишь питались слухами.

Шеф был вхож на совещания, где принимались решения о поездках, но для себя их сам он не мог реализовать и доверял их проверенному порученцу. Он был из тех, что сунутся в любую щель, ведущую «отсюда туда». И конечно же он не мог пропустить открывшуюся возможность в космонавты. В ОКБ был объявлен набор в отряд гражданских космонавтов, и он сумел протиснуться в него. Учите матчасть. Всё тогда складывается.

Викто́р держался одновременно как бы на короткой ноге со всеми, оставаясь в стороне. В объектовую работу он до поры до времени старался не вмешиваться. Эксперименты отслеживал через кураторов. Конечно, это помимо французской программы, где он сам был куратором. По сути, не нашим, а как бы со стороны, и не старался разбирать непростые кабевские течения.

Из космоса порой даже невооружённым глазом наблюдают иногда во льду заливов вмерзшие течения. Особая точка зрения это позволяет делать запросто. Так и для меня в окружающем мире стали прорисовываться свои узоры. Что этому мешало? Хочется прожить жизнь во всей её полноте, отбросив ограничения, рискуя и пройдя по кромке обрыва. Отсюда все мои приключения. Но где эта грань, как её найти?

Ледовая картинка замёрзших течений из космоса.

Викто́р при всех своих достоинствах и коммуникабельности был и оставался здесь чужим. Он как бы осуществлял надзорную деятельность. Местной сумбурной вольнице он придавал некий научный смысл. Выслушивал каждого по очереди и давал дельные советы или наоборот одёргивал и охлаждал не в меру ретивых с иронической усмешкой, впрочем, чаще доброжелательной, и рядовые исполнители с ним охотно делились бедами и радостями.

Наоборот шеф был полностью своим, хотя и с особенностями. Всё время с ним что-то приключалось и каждый раз выходило ему боком. Сюда на третью территорию он загремел после очередного кадрового антраша. В отделе его приютили из милости. Положительной причиной сказалось разноплановость отдельской тематики. Отделу деятельность лаборатории смотрелась экзотикой, а шеф до поры, до времени не касался забот и хлопот отдела, чем гарантировал себе временно безбедное сосуществование.

Ах, сколько несчастий и подстав было вокруг и не случайно оказался он на третьей территории. Но оказался здесь не один, а вместе с доверяющим ему коллективом. С исполнителями они сработались, срослись и силы отталкивания оказались слабей их притяжения. А пертурбации, куда от них денешься в наш неспокойный век?

Ах, не прост был мой новый шеф, совсем не прост. Он мог достать любые билеты и лекарства. Он мог звонить тогдашнему светиле офтальмологу Святославу Федорову, бывшему тогда на слуху. Мог договориться об операции на глазу, на которые тогда годами стояли в очереди. Он многое мог, для своих. Какие-то связи-завязки держал в руках наш шеф, что было важным успехом его и ему подобных, сильных мира сего, дергающих в нужные стороны разные веревочки.

Что касается меня, я не мог похвастаться с ним особой близостью. Я плохо знал его. По-моему, ему подходили подправленные слова Нонны Мордюковой в фильме «Простая история»: «Хороший ты мужик, Петрович, но не орёл». Поначалу моё отношение к нему было скорее, как к контуженному, и приходилось мириться с его особенностями. У нас было общим, по сути, что мы оба – гонимые. Территория приютила лабораторию, а та меня.

Мы сидели «нос к носу» и поневоле я становился «третьим лишним» в шефовых переговорах, негласным свидетелем его «плодотворной» деятельности, можно её условно так назвать. С виду он совсем не работал. Его рабочий день складывался из околачивания порогов верхов на первой территории и здешних рабочих собеседований. Посланцы страны излагали ему свои предложения. Он их небрежно выслушивал, выискивая «изюминки». Собеседники его, как правило, были людьми не тривиальными и старались показать товар лицом. Оказаться на самой высокой в мире лабораторной площадке в начальный период космонавтики для них было важным, и они старались доказать это что было сил. Словом, это был цирк, зрителем которого было оставаться забавно, хотя и мешало моим расчётам и всему тому, чем с некоторых пор я начал заниматься на новом месте, в шефовой лаборатории.

У меня складывалось впечатление, что «шеф из тех, кто может оценить. Неравнодушный он». Тянуло с ним поделиться. Располагал он к разговору. Редкое качество, встречающееся разве что у близких родственников и то иногда. Слаб человек. Часто ему требуются сочувствие. Ничего не поделаешь, так уже мы устроены. У нас сложились