Валериан Скворцов - Гольф с моджахедами

Он почти беспрерывно жевал купленные ещё в Москве подушечки "Орбит". Курьер продрог в пиджаке и фуфайке под потертым камуфляжем, выданным взамен штатского пальто на аэродроме в Раменском. Обильная слюна, выделяемая при жевании, - оправданный навык - спасала от простуды. Во всяком случае, кашель или чих не выдали его, когда обходили охранные заставы федералов, которые на ночь и при туманах выдвигали слухачей с собаками.

В ночной переправе через бурливую речку, от которой несло серой, его ослик, пущенный в одиночку, разъехался копытцами на обледенелой трубе газопровода, сохранившейся возле обрушенного моста, и сорвался в вонючую темноту. Цинки перенесли на руках, обвязав веревками, концы которых для страховки закрепили карабинами на берегу. Второй ослик оказался удачливей.

За рекой к двум имевшимся конвойным прибавились ещё трое с запущенной щетиной. Дорога сузилась, превратилась в горную тропу. С подъемами курьер справлялся, на спусках же он несколько раз падал из-за стертых подошв. Сапоги, как и камуфляжную куртку, тыловой вахлак в Раменском выдал ношенные, может, из остатков от "груза 200" (1).

В сложенных из плоского камня домах, где дневали, не разводя огня, не удалось разжиться какой-либо хламидой для утепления. Разграбление брошенных деревень казалось абсолютным. Стены и игрушечные башенки над домами, ветшая, ссыпались на узкие улочки, а потом ещё ниже, обычно в крутой распадок с ручьем.

Запыхавшегося Кащея с "этюдником" привел из такого распадка конвоир тот, что помоложе. Слезящимися глазками старикашка обшарил цинки, плохенькую экипировку, серое лицо и драные от падений перчатки московского призрака. Скособочив голову на тощей шее, гнусаво спросил:

- Пофаныжить имеешь?

Звучало по фене. Лучшим представлялось помолчать.

В сумерках, определившись по компасу на Мекку, джигиты разулись и, брызнув из фляг на мучнистые, со следами обморожения ступни, совершили на маскхалатах намаз. Старший боевого охранения с "Винторезом", оснащенным ночным прицелом, и ещё двое - один с гранатометом РПГ-7, другой с автоматом АК-74 - переместились в арьергард каравана. Раньше шли впереди.

Чутье подсказывало, что линия фронта, если она существовала, пройдена и осталась за спиной. Во всяком случае, опасаться разборки с федералами теперь не приходилось. Внутреннее напряжение, не отпускавшее даже на привалах после изматывающих маршей, ослабело.

Нейлоновая бечевка, намотанная выше ладони, засалилась и вполне сошла бы за путы, если бы пришлось подделываться под заложника. Обрывком предусмотрительно снабдил очкастый бородач, не удосужившийся назваться. На промозглом Раменском аэродроме он втягивал голову в плечи так, что воротник кожаного реглана подпирал натянутый до ушей картуз "под Жириновского". Будто прятал лицо. Да и борода сидела кривовато.

Явиться к самолету в Раменском, где состоялся внезапный контакт с карикатурным типом, ему, аспиранту военного института на Садовой-Триуфальной рядом с Театром Сатиры, приказала менеджерша по безопасности казино "Чехов". Это заведение на Малой Дмитровке набирало в охрану армейских офицеров. Бывшим или действующим кегебистам и ментам в найме отказывали. Казино, кратно окупившись за две зимы беспрерывного праздника нового тысячелетия, подлежало ликвидации вместе с залами игральных автоматов. Если нужна новая работа, сказала менеджерша, есть предложение. Назвала цену, направление заброски, сроки и гарантировала крутую ксиву. Пообщала: поездка, в сущности, курортная - на юг, к Черному морю.

В нескольких сотнях километрах от этого моря он и брел теперь в бандитской компании, стараясь не свернуть шею на обледенелых подъемах и спусках.

Человек в камуфляже отрыгнул съеденные на ходу шпроты. Одолевала кислая тошнота, отчего он то и дело кашлял, жгло под ложечкой... Желудок испортил... Впрочем, и от армейской свиной тушенки, не полагавшейся бойцам "джихада", его обычно тоже выворачивало. Интендантам по определению полагалось воровать. Иначе зачем ими становиться? В армию, по его мнению, люди шли, чтобы не заботиться о жратве, жилье и одежке. Не гипотетической же смерти ради, даже героической и действительно за родину, и действительно в бою...

Сколько же в нем накопилось непростительной злобы и нехорошей досады!

Он утешался подсчетом заработанного. В сутки выходило по шестьдесят долларов, на круг получалось почти семьсот.

...По траве свекольного цвета, дожившей до весны под кронами неизвестных ему деревьев, они почти вышли к опушке - уже просматривался берег речки, - когда местность накрыла артиллерия. Кащей, взгромоздив над хилой плотью "этюдник", будто он был бронированный, сказал между взрывами:

- Уважаемый, не дергайся... По кавказским обычаям считается позорным, если взялся охранять гостя и не сумел. Все хорошо. Тебя охраняют и берегут. Это дежурный огневой налет. Не в нас. В божий свет...

- Я не дергаюсь, - сказал он. - Из пушек по воробьям... Пусть бьют и пусть охраняют.

Ослик, навьюченный цинками, пробовал мертвые листья на кустистом подлеске, обнажая розоватые десны. На взрывы не реагировал, только водил ушами при свисте снарядов.

- Теперь из гаубиц и мошку охаживают, - сказал старик. - Больше палишь - больше навару. Бабах - и гильза... Бабах - и гильза... По шесть кило цветного металла. А то и целиком снарядик в сторону, там и взрывчатка... Нам бы подбирать! Да у артиллерии свои чеченцы, эх...

- На каком наречье ты утром изъяснялся?

- Блатная музыка времен казачьей депортации товарищем Сталиным... Спросил: нет ли покурить? Для пробы... А ты кто?

Кащей, вернувшийся к обычной речи, казался опереточным.

Курьер не ответил старому дурачку.

Налет вроде как прекратился. Боевики подождали минут пять и зашевелились...

Словно ничего не случилось. Так бы и лежать дальше. Он чувствовал, как ослабел из-за колик в животе.

Подошел старший, обладатель снайперского "винтореза", и выдал абракадабру:

- Дица вухулевги, дун вухулевги, дида дова... Магьярда нахъа вукьяго льяла.

В этом духе.

- Не понимаю. Скажи по-русски, - попросил курьер, заставив себя перемочься и встать.

- Тех, кто хочет их прибить, и тех, кого они собираются прибить, эти ребята чуют и за горой... Так он говорит, - помог с переводом Кащей. По-аварски... То есть, он кунак тебе, и, пока он жив, тебе бояться нечего, хоть артиллерии, хоть чего... По-русски он плохо умеет. Из деревни. Молодой, жизнь в походе. Ты уж вникай...

- Долго ещё идти? - спросил курьер и, не удержавшись, съехидничал: Пока он жив...

- Пришли, уважаемый, - ответили со спины.

Ему ловко свели сзади локти, пинками по каблукам раздвинули ноги, на голову нахлобучили черный мешок. Удивляться обыску уже не приходилось. Офицерское удостоверение в нагрудный карман не вернули.

По мягкому гуду человек в камуфляже определил работу заграничного генератора. Тональность хорошей мощности. Возможно, работали и несколько установок. Приятно обдало теплом, пахнуло соляркой. Затем он почувствовал пол подъемника, продавившийся под ногами. Слегка громыхнули цинки. Руки, стянутые в локтях за спиной, затекли.

Судя по времени и скорости движения, кабина лифта поднялась на высоту шести-восьми этажей. Двери разошлись, и сквозь мешковину пробилось солнце. Порывистый, пахнувший весной ветер пробирал, однако, до костей.

На плечи ему накинули нечто вроде тяжелого одеяла. Оно воняло половой тряпкой.

- Спасибо, - сказал он. - Можно сесть?

- Потерпи пять-десять минут, уважаемый, - ответил голос. Он уже слышал этот баритон, когда его связывали.

Курьер наслаждался солнечным теплом, нагревавшим мешок на голове. Мешок набросили на армейское кепи, в котором он вылетел из Раменского. Козырек оттягивал черную ткань, отдававшую псиной, и сквозь неё курьер различал, насколько высоко стояло солнце. Наверное, почти девять утра. Впрочем, опыта ориентировки в горах он не имел. Да и какое это имело теперь значение?

- Подтвердилось! - крикнули по-русски. Тяжело звякнула металлическая дверь.

Мешок сдернули. Нож, разваливший сзади узел на бечевке, точили, наверное, с тщанием. Локти освободились. Курьер не почувствовал рук.

- Покрути плечами, поболтай конечностями вроде как плетями, отойдут, участливо посоветовал тот же голос. - Давай же, уважаемый.

Он вертел плечами и видел то одну, то другую половину каменистой впадины размером с Лужниковскую арену. Впадина эта - плоская чаша, пепельная внизу и серо-коричневая с снежной выпушкой по краям, - была совершенно лишена растительности. Дальше все выше и выше поднимались горы, снег на которых курьер поначалу принял за облака. На самом же деле над ним простиралось безоблачное небо, и, будто штришок для разнообразия, в его бездонной глубине, почти в космосе, вытягивалась двойная белая полоса за невидимым самолетом, может, и разведчиком.

Наручные часы показывали девять тридцать. По времени и положению солнца курьер нашел север и определил направление самолетного следа.