Георгий Чулков - Шурочка и Веня

- Я домой не хочу, - сказала Шурочка. - У меня хозяйка сердитая. Я ей должна.

Шурочка помолчала.

- А к вам нельзя?

- Я очень рад, - пробормотал Веня. - Только у меня одна комната... Ничего, впрочем. Вы ложитесь. Я погулять пойду. Я, знаете ли, очень люблю на рассвете гулять.

- Нет уж, это несправедливо будет, - засмеялась Шурочка. - Мы уж как-нибудь устроимся... Вам тоже спать надо... Вон у вас под глазами круги какие...

Мотор остановился. Веня робел. Он в первый раз возвращался домой с женщиною. Невидимая рука отворила дверь, и парочка поднялась по витой деревянной лестнице на четвертый этаж, где жил Веня. В комнате у него был беспорядок. От утренних лучей - окно выходило на юго-восток - все линии были четкими и определенными: как будто все предметы были обведены углем по краям к граням. Это была комната, похожая на все комнаты старых отелей. Ампирные часы на камине, широкая кровать красного дерева, занимавшая почти всю комнату, пара старомодных кресел и мольберт, повернутый к стене, - вот и все, что в ней было.

- У вас здесь хорошо, - сказала Шурочка, оглядываясь на кровать. - Как я спать хочу, однако...

- Вот ложитесь, а я уйду сейчас.

- Ах, глупости какие! Отвернитесь только, пока я разденусь, а то меня всю шампанским облили, просто беда. Я в одеяло завернусь...

Веня покорно пошел в угол, за мольберт, и стал лицом к стене.

- Вот и чудесно, - улыбнулась Шурочка, снимая свой незатейливый наряд, измятый и пахнувший вином. - Выходите теперь. Я легла. Разговаривать будем.

Веня нерешительно вышел из своего угла и покорно сел, в кресло, на которое указала Шурочка.

На вид Шурочке было лет двадцать - не больше. У нее были карие глаза и золотые ресницы и золотой едва заметный пушок на щеках и шее. Она была белокура. И на ее губы Веня обратил внимание еще там, на балу. Они были странно подвижны, и нельзя было уловить их очертания. Что-то капризное и, пожалуй, порочное было в лице этой Шурочки.

- Вы так и будете ассирийцем всю ночь сидеть?6 - засмеялась Шурочка. Вот я какая эгоистка: заняла вашу постель, а вам и лечь негде.

- Я и в кресле усну прекрасно. Не беспокойтесь, пожалуйста.

- Ну, как хотите...

Шурочка натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза. Но Вене не очень хотелось спать. Он видел из окна буро-красные черепичные крыши, трубы, карнизы, пепельные облака, чуть окрашенные по краям зарею...

Почему-то он вспомнил о Москве, об ее кривых переулках, об Остоженке, где жила в старом особняке его единственная родственница, у которой он гимназистом бывал по воскресеньям и пил чай с вкусными булочками и жирными топлеными сливками. И Веня вдруг почувствовал себя одиноким, никому не нужным, и ему вдруг мучительно захотелось вернуться в Россию, в Москву, услышать воскресный колокольный звон...

- О чем вы думаете? - спросила Шурочка, опираясь на локоть и разглядывая с любопытством лицо Вени.

Веня вздрогнул и покраснел.

- Я так, я ничего... Я о Москве думал...

- А обо мне не думали? - улыбнулась Шурочка.

- Нет, не думал.

- А вообще... О женщинах вы думали когда-нибудь?

- О, да, конечно... Я, мне кажется, их очень хорошо знаю. То есть я их совсем не знаю, но я душу женскую понимаю, - запутался Веня.

- Как вы непонятно говорите... Вы женщину целовали когда-нибудь?

- Никогда, представьте.

Шурочка села на кровати. Одеяло спустилось у нее на колени, и Шурочка движением плеча все старалась поддержать сползавшую рубашку.

- Нет, вы правду говорите? - спросила она, изумляясь. - А ведь вам лет двадцать пять. Это интересно, право.

- Я правду говорю. Только в этом нет ничего особенного. И очень многие теперь вовсе не спешат отказаться от девственности, уверяю вас.

Шурочка громко засмеялась.

- Почему вы смеетесь? - нахмурился Веня, несколько обиженный ее смехом.

- Нет, не обижайтесь, пожалуйста. Вы очень хороший, право, - улыбалась Шурочка. - Только зачем вам девственность эта? Зачем она вам?

- Как зачем? - удивился Веня. Я хочу совсем свободным быть... А если я с женщиною соединюсь, я буду рабом.

- Рабом?

- Рабом моих страстей, моей низменной природы... Я вот два бокала шампанского выпил. И этого не надо было делать. Когда меня женщины касались, у меня желание являлось. А вовсе не надо, чтобы желание являлось.

- А сейчас у вас нет желания меня целовать?

- Вы мне очень нравитесь, но, слава Богу, у меня такого желания нет.

- Ах, какой милый! А у меня есть.

- Вы смеетесь надо мною и больше ничего.

- Да, смеюсь. Знаете что? Если у вас нет желания, так вы ложитесь спать - вот и все. Кровать вон какая широкая.

- А раздеться можно?

- Можно.

- Хорошо. Я лягу. Только вы не целуйте меня, пожалуйста.

Шурочка натянула одеяло на голову, задыхаясь от смеха.

Веня разделся и скромно лег, стараясь не коснуться Шурочки.

- Спокойной ночи, - сказала Шурочка и задула свечку.

III

Когда Веня проснулся и открыл глаза, он сразу не мог сообразить, кто у него в комнате. Шурочка, уже одетая, варила кофе.

- Вы проснулись, - улыбнулся Веня. - Отвернитесь. Я встану сейчас, Шурочка.

- Вы только поскорее, пожалуйста, а то кофе остынет.

Через несколько минут Веня уже пил кофе и сбоку посматривал на Шурочку.

- Вы бы не согласились позировать мне? А? - сказал Веня, запинаясь. Мне вас написать хочется...

- Непременно. Я даже решила так.

И вот Веня стал писать Шурочку. Он воспользовался этюдами берега и воды, которые делал в Сен-Клу, и писал теперь купальщицу. Шурочка раздетая сидела перед ним часа два в день, а он, хмурясь и покусывая губы, писал ее с азартом и, по-видимому, очень был доволен своей работой.

После работы они покупали в лавочке вареные артишоки, фасоль и масло и завтракали дома, а обедать ходили к Шартье, где старались истратить не более трех-четырех франков. Они бродили по Парижу, и Веня показывал Шурочке все, что ему нравилось, что он успел полюбить - musee de Cluny7, где они разгуливали по термам или сидели в садике, как два друга; маленькие средневековые церковки вроде St.-Severin8 или часовенку St.-Julien le Pauvre9, где служат мессы по греческому обряду... Они слушали орган св. Сульпиция, кормили хлебом "мартина" в Jardin des Plantes10... По вечерам они сидели в кафе и барах, а к двенадцати возвращались домой и спали на одной постели все так же целомудренно, как и в первую ночь. Они привыкли друг к другу, и скоро Веня не мог уже себе представить, как бы он стал жить один, без этой маленькой блондинки с золотыми ресницами. Она в первый же день их знакомства осмотрела все его картины и этюды и тотчас же поверила в его талант. Веня чувствовал ее искренность. И все в ней было ему приятно: приятны ее мягкие движения, ее маленькие теплые руки, ее певучий голос, который он любил слушать и поэтому часто просил ее читать ему вслух Верлена... И она читала охотно, ничуть не смущаясь своим не очень хорошим выговором.

Она рассказала ему всю свою жизнь, она призналась ему во всем. Она читала ему письма своих любовников и потом сжигала их в камине на его глазах. Веня был смущен ее признаниями и тронут ее откровенностью. Он не расспрашивал ее так, как ревнивцы расспрашивают своих любовниц, у которых были романы до встречи с ними. Но Шурочка сама возвращалась вновь и вновь к своим приключениям, подробно повествуя о своих падениях и пороках. Она постепенно ввела Веню в свой мир, нескромный и легкомысленный, чувственный и свободный, забавный и нежный. И Веня, выслушав какую-нибудь историю Шурочки, спешил высказать ей свои сентенции о желанной чистоте, о высшем благе и о несовершенстве земной любви. Она кивала покорно своей белокурой головкой и соглашалась с ним во всем.

Однажды они сидели в Люксембургском саду около fontaine de Medicis11 она с романом в руках, он с альбомом, куда он зарисовывал ее профиль.

Шурочка в рассеянности уронила желтую книжку и, мечтательно устремив глаза в воду, где плавали золотые рыбки, начала рассказывать новые подробности об одном из своих приключений.

- Ты не поверишь, Веня, как я тогда низко пала, - говорила она шепотом, взволнованная, по-видимому, воспоминанием. - Я так любила его ласки, так любила... Он стал изменять мне, он меня прогнал наконец... Но я не могла не ходить к нему. Он и теперь живет здесь, совсем близко, на rue de Tournon... Представь себе, я пришла к нему однажды, а у него была другая женщина, румынка. Он был пьяный и сказал мне: "Ах, и ты пришла... Хорошо... Проведем эту ночь втроем..."

- И ты осталась? - спросил Веня, хмурясь.

- Конечно, осталась, - виновато улыбнулась Шурочка и нагнулась, чтобы поднять книжку.

- Это ужасно, - пробормотал Веня. - Впрочем, теперь все будет по-иному. Ты понимаешь? В любви есть надежда на вечную гармонию и на вечную жизнь... А когда мужчина и женщина соединяются и у них рождаются дети - это свидетельствует о несовершенстве любви...

- Почему?

- Потому что вместо личного бессмертия возникает новое звено в этой тленной жизни - ребенок... Это как дурная бесконечность. Понимаешь? Родить ребенка и знать, что он обречен на смерть, как и сам ты...