Александр Неверов - Ташкент - город хлебный

Сережка шагал босиком с левой стороны. Большие мужичьи лапти с длинными бабьими чулками висели через плечо. К лаптям привязаны два мешка, скатанных трубкой.

Шли и уговаривались — друг друга не бросать. Захворает один — другой должен ухаживать. И кому подадут вперед, чтобы пополам делить.

Когда показалась маленькая станция, Сережка сказал:

— Гляди, Мишка, я дымок вижу. Это не наша чугунка?

Мишка растопырил ладонь около глаз.

— Теперь вся чугунка наша. На которую поспеем прежде, там и поедем.

— А много их?

— Штук двадцать.

— Ты передом пойдешь?

— Угу.

Сережка улыбался.

— Я все равно не боюсь. Сколько верст ушли, а ноги не устали. Давай сажени мерить!

— У меня шаги шире твоих.

— Я тоже буду широко шагать.

Мишка советовал:

— Не надо торопиться — хуже устанешь.

На бугорке присели отдохнуть. Вытащили тряпички с солью, расстелили на травке. Сережка сказал:

— У меня соли больше, чем у тебя.

— А хлеб у тебя есть?

— Положила мама четыре картошки.

— Картошкой не наешься, хлеба надо.

— Где я возьму?

Мишка нахмурился.

В мешке у него лежал кусок травяного хлеба. Хорошо, если бы и у Сережки лежал кусок травяного хлеба. Тогда у обоих поровну, а теперь невыгодно. Куснут раза по три — останется половина.

— Почему ты хлеба не взял маленько?

Сережка лежал на животе, обсасывая травку. Глаза у него стали скучными, верхняя губа плаксиво топырилась. Поглядел он в ту сторону, где деревня осталась — даже колокольни не видать. Поле кругом да столбы телеграфные. Если назад вернуться — до вечера не дойдешь.

Жалко стало товарища Мишке.

Вспомнил уговор — помогать друг другу, отломил кусочек хлебца.

— На! Придем на станцию отдашь. Ты думаешь, хлеба мне жалко?

Сережка молчал.

Съесть он мог больше фунта, а Мишка дал маленькую крошку. Не станут давать на станции — жди до утра. Не станут утром давать — жди до вечера. Посмотрел еще раз в ту сторону, где деревня осталась, вздохнул.

— Ты что вздыхаешь?

— Это я нарошно.

— Испугался?

— Ну, испугался! Чего мне бояться?

— Теперь все равно домой не дойдешь до вечера. Вечером волки нападут…

Оглянулся Сережка во все стороны, а Мишка рассказами страшными мучает:

— Дойдешь до Ефимова оврага — там жулики по ночам сидят. Недавно лошадь отняли у мужика и самого чуть-чуть не убили.

Поднялся Сережка, сел — ноги калачиком — со страхом поглядел на товарища.

— Ты сколько дней можешь не емши протерпеть? — спросил Мишка.

— А ты?

— Три дня могу.

Сережка вздохнул.

— Я больше двух не вытерплю.

— А сколько без воды проживешь?

— День.

— Мало. Я день проживу да еще полдня.

Когда отошли от бугорка, Сережка сказал неожиданно:

— Я тоже проживу день да еще маленько.

5

Вот и чугунка невиданная.

Стоят на колесах избы целой улицей, из каждой избы народ глядит. Тепло в избах, мужики с бабами на крышу лезут, друг друга подсаживают, снизу подталкивают. Сверху вниз мешки летят, чайники, холщовые сумки. По крыше солдат с ружьем ходит, громко на баб с мужиками покрикивает:

— Нельзя сюда!

Сгонит с одной крыши, они на другую забираются. Опять сверху вниз мешки летят, опять солдат с ружьем кричит:

— Нельзя сюда!

Мишка тоже на крышу забраться хотел, поближе к народу, но раз нельзя — не полезет, надо правило знать. Сережке совсем непонятно. Глядит во все глаза, с места не оторвешь.

— Зачем их толкают оттуда?

— Нельзя тут — казенный. Видишь — солдат с ружьем.

И мужику с двумя мешками совсем непонятно. Сдвинул шапку на затылок, крепко задумался:

— Куда вскочить?

На трех крышах был — везде нельзя. Бросился за водокачку в дальний вагон, там, наверное, можно. Мишка ударился за мужиком, Сережку торопит:

— Айда скорее, не отставай!

А Сережка понять ничего не может.

Направо — невиданные вещи, налево — невиданные вещи. У них в селе на столбах по три проволоки — здесь по восемь в два ряда. Шары стеклянные висят, на рожках играют. Двое мужиков с фонарями прошли. Везде железные полосы гайками привинчены. Споткнулся Сережка об одну полосу, а спереди прямо на него изба без окошек двигается, колесами и хрустит.

— Задавит, мальчишка, уйди!

Лезет мужик с двумя мешками на вагонную крышу, и Мишка за ним, словно кошка, вверх.

— Ты куда?

— В Ташкент мы с Сережкой.

— Слезай скорее, это не в Ташкент!

— А куда же, дяденька?

— В Сибирь, в Сибирь! Прыгай!

— Стукнуло Мишкино сердце, волосы на голове так и поднялись. Где Сибирь? Какая Сибирь? Сам на крыше сидит, Сережка около колеса бегает.

— Лезь, Сережка, лезь!

Хотел ухватиться Сережка за приступок вагонный, а вагон пошел.

— Батюшки!

Бежит Сережка вдоль колеса, не отстает. Дух захватило, голова треплется, глаза помутились.

— Не догонишь!

Сильно разболелось Мишкино сердце, жалко товарища: пропадет. И домой итти забоится. Если на ходу спрыгнуть расшибешься. Очень шибко вагон пошел: крыша покачивается, колеса постукивают.

Спутался ногами Сережка, полетел вниз головой.

— Пропал теперь!

Смотрит Мишка на станцию, на упавшего Сережку, вспомнил уговор не бросать друг друга. Чего делать? Придется ворочаться с другой станции. А вагон вдруг тише пошел, остановился: наверно, забыл чего-нибудь. Дернул раз вперед, попятился по другой дороге. Еще дернул раз вперед, опять пошел по другой дороге. Раз пять обернулся туда и сюда. Вывез в самое поле позади станции — встал. Выпустила дух машина, в сторону пошла от него.

Мужик с двумя мешками ругается.

— Ах, нечистая сила! Я думал — настоящий он, в Сибирь повезет…

Мишка рад до смерти.

Прибежал на станцию, а Сережки нет. Побежал на то место, где Сережка упал, и места того нет. Вот будто тут и будто тут. Метался — метался, насилу разыскал товарища около стрелочниковой будки. Уткнулся Сережка головой в колени, плачет.

Мишке это не понравилось.

— Зачем плачешь?

— Потерял ты меня.

— Держаться будем друг за дружку, расспросим хорошенько дорогу, которая на Ташкент, зря больше не сядем. Жди пока я на станцию сбегаю, послушаю, чего мужики говорят. Никуда не ходи, на этом месте будь.

Нельзя перечить: Мишка — вожак.

Прижался Сережка около будки и глаза закрыл.

— Эх, дурак! Зачем поехал?

Есть хочется, плакать хочется. Забудет Мишка про него, сядет один и уедет, а он и дороги не знает, как домой дойти. Если бы и знал — нельзя: дойдешь до оврага — там жулики. Мужиков больших убивают, мальчишку маленького ничего не стоит: сразу — смерть.

А дома, наверное, думают: когда Сережка приедет? Ходит мать по шабрам[3], рассказывает "Сережка наш за хлебом в Ташкент поехал". Бабушка, пожалуй, не дождется — умрет. Хорошая бабушка. Сроду не била Сережку. И мать тоже хорошая. А речка какая! Все лето можно купаться, если бы не голод.

Лезет вечер на станцию, одевает деревья черным платком. Шары на столбах загорелись, в будке за стеной кто-то постукивает:

— Дррр! Дррр!

А Мишка нейдет. Сядет один и уедет.

Опять за стеной кто-то постукивает:

— Дррр! Дррр!

Хотел в окно поглядеть Сережка, а мимо будки — чудовище с огненными глазами: пыхтит, гремит фукает. Сверху искры летят. Вдруг как фыркнет около самой будки, сбоку дым пошел — прямо на Сережку. Бросился Сережка от будки и сумочку с лаптями позабыл.

6

Мишка сразу два дела сделал: дорогу на Ташкент узнал и корочку выпросил у товарища красноармейца. Обо всем приходится самому думать. Хлеба нет, денег нет, Сережка неопытный. Надо будет покормить его маленько, чтобы не обессилел. Сунул Мишка корочку в карман — укусить два раза — подумал.

— Дам ему чуть-чуть, наплевать. После заплатит.

Хотел сейчас же к будке бежать, да попался на глаза ему аппарат телеграфный в окошке. Интересный! Лента из него белая лезет, и человек пальцем постукивает. Другой человек с трубкой около уха по проволоке разговаривает. Загляделся Мишка и не помнит, как корочку в рот положил. Вспомнил про Сережку голодного, совесть мучить начала:

— Зачем съел?

Прибежал на то место, где Сережка остался, а Сережки нет. Вот и будка эта самая с одним окошком… или другая, похожая на эту. Что такое? Маленько заплутался. Повернул в другую сторону — на поле вышел. Куча соломы белеет, месяц стоит над самым бугорком, смотрит на Мишку. Людей не видно. Только молотком стучат за станцией, да плачет кто-то тихонько в канаве. Подошел поближе, а в канаве баба с ребятами сидит. В середине жарничек потухает. Волосы у бабы растрепанные. Качает она головой, приговаривает:

— Милые мои детушки, куда мы с вами пойдем теперь?