Без времени и места - Михаил Чумалов

Запорожье – Павлоград

К вечеру к Леночке-Элеоноре вернулась способность к осмысленным действиям. Мечта о столичной жизни заставила её собрать волю в кулак, подавить страх, и она решилась подойти к столику, где сидел предмет её вожделения, с твёрдым намерением завязать разговор. Он оказался коротким:

– Ещё триста коньяку и лимон, – не глядя на официантку, властно произнес посетитель, и Элеонора, так и не выдавив из себя ни слова, отправилась в буфет. Когда же она вынесла поднос с заказом, то увидела такое, от чего её сердечко упало куда-то вниз и дыхание прекратилось. За столиком мужчины её грёз уже сидела какая-то девица, а сам он приподнялся, чтобы поцеловать эту особу в щёку. Красивая мечта Элеоноры рассеялась как мираж в пустыне, не оставив следа. Этого она вынести не могла – убежала в своё служебное купе, бросив рабочее место, и разревелась, как девчонка.

На вакантное место тут же заступила Галина. Её, испытанного бойца любовных фронтов, такая мелочь, как неожиданное появление соперницы, ничуть не смутила. Тем более что от внимательных глаз официантки не укрылось: между этими двоими не всё ладно. Оба были напряжены и глядели друг на друга не так, как влюблённая парочка. Галина продолжала вертеться у столика, отпуская томные вздохи в адрес мужчины. Спутницу его она как бы и не замечала.

А зря… Я не Галина, и скажу вам прямо, там было на что посмотреть. Девушку звали Анна, было ей 25 лет, и она была очень привлекательна. Возможно, что в рабочем посёлке Нижние Бодуны её бы не сочли красивой – слишком неявны были выпуклости на её теле и слишком тонки черты лица – но в среде ленинградской богемы она не могла остаться незамеченной. Анна обладала исключительным шармом и была красива изломанной и холодной красотой Серебряного века. Что неудивительно: в четвёртом поколении девушка приходилась внучатой племянницей поэтессе Зинаиде Гиппиус. Прочие ветви родового дерева Анны плодоносили исключительно филологами и искусствоведами. Крону этого дерева изрядно проредили репрессии сталинского периода, но уцелевшие члены семьи бережно хранили культ эстетики эпохи символизма. Жила эта семья в самом центре Ленинграда, на улице Рубинштейна, в большой фамильной квартире.

Анна росла в хрустальном сосуде, наполненном стихами, музыкой, живописью и философией. Проза жизни обошла её стороной, всё низменное для неё будто и не существовало. К двадцати двум годам Анна, уже выпускница филологического факультета ЛГУ, так и не овладела обсценной лексикой. То есть слова такие она, конечно, слышала – не на небесах живём, – но об их значении только догадывалась. Это чуть было не стоило ей диплома.

Дело было так. От сокурсников Аня не раз слышала в адрес уважаемых преподавателей филфака такие слова: «этот старый мудак Петров» или «этот мудак Сидоров». По чистоте душевной она уверилась, что слово «мудак» – похвала и означает «пожилой высокоучёный человек», что-то вроде профессора. Поэтому на защите своего диплома выразилась в отношении оппонента, доктора наук и заведующего кафедрой, так: «Как верно заметил уважаемый мудак Кукушкин…». Председатель дипломной комиссии побагровел, пытаясь не рассмеяться в голос, «уважаемый мудак» подавился чаем, но девушке всё сошло с рук. Дескать, девица не от мира сего, что с неё взять?

Так и жила Аня в своём заповедном мире, почти не соприкасаясь с советской действительностью, пока судьба не свела её с Дмитрием Олеговичем, тем самым холёным мужчиной, который сидел сейчас перед ней за ресторанным столиком. В роли «судьбы» выступила Анина тётя, женщина, хотя и высококультурная, но при этом, в отличие от остальных высококультурных родственников, расчётливая. Её не радовала перспектива иметь в качестве любимой племянницы старую деву с зарплатой младшего научного сотрудника. Хитроумная комбинация знакомства увенчалась успехом: Дмитрий Олегович крепко взял Аню под своё покровительство и спустил с небес на землю.

Дмитрий Олегович был из тех, для кого американский адвокат Генри Клей придумал определение self-made man, что в переводе означает «человек, сделавший себя сам». Наш герой был номенклатурным работником, то есть членом привилегированного класса, своего рода «советского дворянства», и добился он этого исключительно благодаря труду и настойчивому стремлению «выйти в люди».

Дело в том, что вырос Дмитрий Олегович в Красноярском крае, в маленьком рабочем посёлке Кодинский, со всех сторон окруженном тайгой. И посёлком-то он стал совсем недавно, когда туда приехали строители гидроэлектростанции, а раньше был просто селом, местом ссылки для спецпереселенцев. О более или менее приличных людях в Кодинском говорили так: «Он человек интеллигентный – не сидел». Папа Димы в этом понимании к интеллигентам не принадлежал, покидал исправительные учреждения редко и ненадолго, и в воспитании будущего представителя советской элиты никакого участия не принимал. Сына тащила мать, измученная тяжёлой работой и бытовой неустроенностью, а воспитывала улица с её понятиями, мало отличавшимися от уголовных. У мальчика, выросшего в этих местах, было немного шансов не пойти по стопам отца и ещё меньше возможностей сделать блестящую карьеру.

Но Дима обладал волей и плыть по течению не желал. Вопреки всему он окончил десятилетку с хорошими отметками в аттестате и в положенный срок отправился служить по призыву. И судьба подкинула ему шанс. В часть, где Дмитрий отдавал воинский долг, приехал эмиссар из Москвы. Он агитировал дембелей поступать на рабфак МГУ. Дима не колебался ни минуты. Получив нужные направления, он рванул в столицу, и уже в следующем году был зачислен без экзаменов – такие тогда были правила – на экономический факультет.

Учился Дима упорно, даже с некоторым фанатизмом. Презрев соблазны столичной жизни, он жадно впитывал знания и, наверное, стал бы неплохим специалистом нижнего звена, но фортуна сделала ему ещё один подарок. Однокурсницей Дмитрия оказалась дочка большого партийного чиновника. Такую возможность упускать было нельзя, и сразу после окончания первого курса сыграли свадьбу. Затем было свадебное путешествие в Крым – впервые Дима увидел море и вкусил жизни, о которой раньше не мог и мечтать. С этого момента его карьера понеслась галопом. Тесть, который и сам оказался выходцем из низов, Диме благоволил. Это он устроил перевод своей дочери и её молодого супруга в МГИМО, а после его окончания – престижное трудоустройство для обоих. Дима оказался служащим внешнеторгового ведомства, где быстро взобрался по служебной лестнице и к сорокалетию уже сам стал начальником департамента.

Жизнь складывалась как нельзя лучше. У Дмитрия Олеговича было всё, что он желал: должность, статус, служебные машина и дача, большая