Малоизвестный Довлатов - Сергей Донатович Довлатов

споров! Не хотим разногласий! Отказываемся выражать собственное мнение! За нас думает академик Сахаров.

Не желаем спорить и возражать. Пусть все будет чинно и спокойно. Как в морге...

Видел я раз случайно пекинскую кинохронику. Торжественный митинг, центральная площадь. Полмиллиона китайцев в одинаковых синих робах. Главный что-то пискнул, и китайцы дружно пискнули в ответ. И одновременно протянули вверх сжатые кулаки.

Тут я, честно говоря, перепугался. Вот это машина! Полмиллиона шурупов и винтиков! И все заодно. Да это пострашнее водородной бомбы!..

Настанет ли конец бараньему единодушию?! Проснется ли в нас думающий, колеблющийся, свободный человек?!

Против моего дома...

Против моего дома есть небольшой супермаркет. Вы заходите, накладываете продукты. Затем рассчитываетесь у прилавка.

Миловидная девица укладывает содержимое тележки в коричневый бумажный пакет.

Вы слышите приветливое:

— Thank you! Have a nice day!

Там же имеются в продаже целлофановые мешки. Стоят — десять центов.

Вы покупаете этот мешок. Платите десять центов. Однако в целлофановый мешок девица содержимое тележки не укладывает. Протягивает этот самый мешок, и все. А положить в мешок товар не удосуживается. И уже не говорит вам приятных слов.

Потому что это — лишняя работа. Лишнее движение. Не предусмотренное стандартами здешнего обслуживания.

Меня это, честно говоря, поразило. Казалось бы, так естественно оказывать пустяковую дополнительную услугу. Так — нет.

В бумажный мешок — пожалуйста! А в целлофановый — ни за что!

Ну что ты скажешь?! Может, действительно — хваленая американская вежливость формальна. И дружелюбие — формально. И благородство. И любовь к свободе...

Еду в метро, охваченный грустными размышлениями. Обращаюсь к прилично одетому господину. Спрашиваю нужную остановку.

— А куда вы направляетесь? — интересуется господин.

Я объяснил.

Так он, представьте себе, вылез из метро раньше, чем ему было нужно. Отправился меня провожать. Всю дорогу звал мое семейство пожить у него. Прощаясь, сунул мне визитную карточку.

— Я, — говорит, — адвокат. Понадобится консультация — звоните...

Ну что ты будешь делать с этой Америкой?! Любить ее или ненавидеть?!

Четыре года назад...

Четыре года назад японский журналист задал академику Сахарову вопрос:

— Может ли измениться советский режим? Реально ли это в обозримом будущем?

— Боюсь, что нет, — ответил Сахаров.

Тогда журналист спросил:

— Значит, все безнадежно? Ради чего же вы занимаетесь правозащитной деятельностью? Зачем рискуете собой?

Сахаров ответил:

— Тогда вообще не стоило бы жить. Без надежды жизнь лишается смысла. Я не верю... И все-таки надеюсь.

Это соображение может показаться наивным. Однако — лишь на первый взгляд. Правда существует во имя правды. Не преследуя каких-либо иных, материальных целей.

Надежда существует во имя надежды.

Пусть все ужасно. Газету утром раскрывать боимся. Военная угроза, Польша, терроризм...

Казалось бы, семь ангелов, имеющие семь труб, уже приготовились... И впереди — конь бледный... И всадник, которому имя — смерть...

И все-таки мы говорим друг другу:

— Счастливого Нового года!

Сколько уже позади этих лет?! Тридцать, сорок, шестьдесят? Много ли было их — счастливых? И какое уж такое безумное счастье ожидает нас впереди?..

Может, и не очень верим. И все-таки — надеемся.

И потому мы говорим своим друзьям:

— Счастливого Нового года!

Все было. Всякое бывало. Но дружба уцелела. Хоть и сокращается порою круг друзей. Но телефон звонит. И почтальонам есть работа. И вечно рядом какие-то симпатичные люди...

— Надейтесь, друзья!

Врагам мы тоже говорим:

— Счастливого Нового года!

Чем бы их таким порадовать, врагов? Может, окочуриться им на радость?

Что ж, со временем, как говорится, — не исключено.

Надейтесь, враги!

Я все еще надеюсь. Не от слепоты. Не от бессилия. Во имя самой надежды. Без каких-либо иных материальных целей.

Сама надежда является целью. Она же является средством.

Был у меня в Ленинграде...

Был у меня в Ленинграде знакомый фарцовщик. Громадными партиями скупал у иностранцев всяческое барахло. Занимался также валютой и антиквариатом...

Позавчера встречаю его на Квинс-бульваре. Обнялись, разговорились.

— Ну как, — спрашиваю, — чем занимаешься?

— Кручу баранку, — отвечает, — вкалываю с утра до ночи.

Я удивился:

— Ты же был деловой, предприимчивый?!

Мой друг усмехнулся:

— Америка показала, кто деловой, а кто не очень...

Действительно, Америка многое заставила пересмотреть в себе и в жизни.

Здесь все по-другому. Здесь понятия «бизнесмен» и «мошенник» не совпадают. Говоря проще, здесь надо работать.

Вот мой знакомый и превратился в честного труженика...

Мне возразят:

«Ну, хорошо — ремесленники, инженеры, ученые. А как быть с музыкантами и литераторами?»

Хорошие музыканты играют. Я не говорю о Ростроповиче. Пономарев играет. Сермакашев играет. Батицкий играет. (Причем речь идет только о моих личных знакомых.)

Литераторов поддерживает государство. У Поповского — стипендия. У Парамонова — стипендия. У Соловьева, Клепиковой — такая же история. Даже Алешковский грант получил...

Мне возразят:

«А как же быть с писателями на велфере? С музыкантами за баранкой? С кинорежиссерами, переквалифицировавшимися в управдомы?»

А вы присмотритесь. Может, они большего и не стоили. Может, это их настоящее призвание?!

Короче, либо это временно, либо справедливо...

Америка — не рай. И не распределитель ЦК. Америка не только вознаграждает одаренных и работящих. Америка жестоко отрезвляет самонадеянных и заблуждающихся.

Причем выигрывают и те и другие. Одаренным и работящим воздается по заслугам. Самонадеянные и заблуждающиеся утрачивают вредные иллюзии. И то и другое — благо.

Мои товарищи Вайль и Генис сменили десятки профессий. Насколько я знаю, вершина их советской биографии — пожарная команда. А теперь — уважаемые люди. Критики. Попробуй тронь!

Меттер заведовал поломанной радиостанцией и сочинял телепередачи о животноводах. А теперь, что ни говори, — президент корпорации.

И так далее.

Лично я стал тем, кем был, наверное, и раньше. (Просто окружающие этого не знали.) То есть — литератором и журналистом. Увы, далеко не первым. И, к счастью, далеко не последним.

Как-то беседовал я...

Как-то беседовал я с приятелем. Приятель выпил, закусил и говорит:

«С американцами дружить невозможно. Это холодные, черствые, меркантильные люди. Главное для них — практический расчет...

Помнишь, как было в Союзе? Звонит тебе друг среди ночи:

«Толик! У меня — депрессия! С Алкой полаялся!»

Ты хватаешь пузырь — и к нему. И потом до утра керосините... Он для тебя последнюю рубаху снимет... И ты для него... Вот это дружба! Навзрыд! До упора!..»

Все это мой приятель говорил абсолютно серьезно. И я задумался...

Есть в Ленинграде писатель.