Раннее, раннее утро - Павел Вежинов

уже давно стал похож на толстую добрую бабу. Сигарета, прилипшая к губе, окуривала его мясистый нос, глаза чуть слезились, но он даже не мигал, погруженный не то в размышления, не то в пьяное безразличие. Когда Эмил подсел к ним, Геннадий нахмурился и замолчал. Смурый даже не посмотрел на него.

— Ты откуда? — рассеянно спросил Футеков.

Только теперь Эмил понял, что он пришел сюда не ради стакана вина, как он думал, а чтобы рассказать о пожарнике. Он разлил свою бутылку по чужим бокалам и осторожно начал. Но в его собственных устах рассказ вдруг показался ему скучным, неинтересным и бессмысленным. Чтобы оживить его, он начал слегка вышучивать — сначала себя, а потом пожарника. Слушал его один Геннадий, Футеков снова занялся своим изображением в зеркале. Смурый, который сидел как раз напротив, безучастным взглядом уставился в его плечо и ничем не выказывал, слушает он хотя бы краем уха или нет.

Наконец Эмил кончил. Некоторое время все четверо молчали.

— А ты ему руку поцеловал, дурак? — проговорил внезапно Смурый. — Не догадался ты ему руку поцеловать?

Геннадий и Футеков чуть заметно улыбнулись. Эмил тоже знал характер Смурого, но сейчас, подавленный неудачей своего рассказа, рассердился.

— С чего бы это? — спросил он хмуро.

— Так! Должен был поцеловать! Потому что он полез в огонь, дурак!

— Тихо, Смурый! — сказал Геннадий тоном, который, в сущности, поощрял его.

Смурый тотчас же перевел на него свои бесцветные глаза.

— Дурак! — продолжал он бубнить с полным безразличием. — Как ты ему это объяснишь? Никак не объяснишь! Потому что он никогда в огонь не лазил! И никогда не полезет, хоть весь белый свет сгори!..

— Ладно, хватит! — сказал резко Эмил.

Смурый вдруг обозлился, глаза его оживились.

— Что хватит? Что хватит? — закричал он. — Дурак! Что ты пережил? Что ты знаешь? Били тебя палкой по подошвам? Совали тебя головой в нужник? А меня совали!..

— Оно и видно! — сказал Эмил со злостью.

— А мы устояли! — кричал Смурый, не слушая его. — И устоим, слышишь, дурак! У-сто-им…

Смурый разъярился, круглые глаза его вспыхнули, он замахнулся и ударил пухлым кулаком по столу. Бокалы подскочили, один из них опрокинулся на колени Эмилу. Нет, это уж чересчур — чтоб брюки его пострадали два раза за один день!

— Ты невменяем! — сказал он холодно.

Смурый вдруг успокоился, глаза его погасли, и он забормотал себе под нос что-то, чего уже никто не слушал. Эмил расплатился и молча вышел. Только в гардеробе он заметил, что вместе с ним вышел и Футеков.

— Отвезешь меня домой? — спросил он.

— Отвезу, — мрачно ответил Эмил.

— Ведь ты его знаешь! — сказал Футеков. — Что ж ты на него сердишься?

— Не в этом дело! — сказал Эмил раздраженно. — Но зачем вы его приучили! Что бы он ни сказал, все в рот ему смотрите, словно он Конфуций.

— Может, и так, — улыбнулся Футеков.

Они сели в машину. Мотор работал, но Эмил не торопился трогаться с места. Не хотелось именно так заканчивать день. Но куда пойдешь в мокрых брюках, которые липнут к коленям? За слова он, так и быть, уж простил бы его, но зачем было обливать ему брюки? Футеков, обернувшийся, чтобы положить плащ на заднее сиденье, вдруг произнес:

— Посмотри-ка, кто идет!

Эмил посмотрел в зеркальце. По тротуару к машине тихим подозрительным шагом приближался милиционер, тот самый, который сегодня на улице сделал ему замечание. Спохватившись, Эмил так резко дал газ, что мотор зачихал и машина еле-еле поползла по мостовой.

Милиционер за спиной свистнул. Эмил прислушался, затаив дыхание, к мотору, исполненный самых скверных предчувствий. Ему вдруг захотелось бросить машину посреди улицы и бежать куда глаза глядят. Но машина внезапно рванулась, набирая скорость. Когда они отъехали достаточно далеко, Футеков сказал:

— Все-таки лучше бы ты остановился.

— Ничего, — пробормотал Эмил. — Скажу, что я его не слышал.

— Скажешь, да кто тебе поверит?

В его голосе Эмил почувствовал скрытое злорадство.

— А лучше, если он заметит, что я пил?

Футеков молчал. Перед их глазами снова заплясали синие и желтые огни неона.

— Плохой день! — сказал Эмил с досадой. — Просто отвратительный день!..

Перевод М. Тарасовой.

МАЛЬЧИК СО СКРИПКОЙ

1

День выдался сырой и пасмурный, но к вечеру небо над Люлином прояснилось и в оконные стекла блеснул мягкий румянец заката. Мальчик со скрипкой сидел спиной к окну, глядя на красноватые блики на экране телевизора, который сестра Сашка забыла покрыть. В холодном сумраке комнаты телевизор был единственным теплым пятном — все остальное теряло свой цвет в густых тенях. Красный бархат кресла, на котором развалился Дади, выглядел темно-коричневым. И волосы Дади выглядели коричневыми, а его зеленые глаза — почти черными; лишь фанатически бледное лицо чуть потеплело в отсветах экрана.

— Антиматерия — реальность! — продолжал Дади, пристально глядя на мальчика. — Дело не только в логике. Я своими глазами видел частицу антиматерии на фотоснимке…

Мальчик, думая совсем о другом, рассеянно ответил:

— Об этом я ничего не читал…

— Об этом и не пишут! — пренебрежительно заметил Дади. — А почему? Непонятно. Ведь это же гениальное подтверждение принципов диалектики…

Истолковав по-своему раздумье мальчика, он продолжал с воодушевлением:

— Все в этом мире — ты представляешь себе? — плюс и минус!.. Не может быть плюса без минута и минуса без плюса!.. Над этим стоит призадуматься…

— Диалектика — хорошее дело, — сказал мальчик. — Но не противоречит ли это материализму?

— Что именно? — спросил, коварно прищурившись, Дади.

— Ну — это… антиматерия…

— Ерунда! — уверенно возразил Дади. — Материя как философское понятие совсем другое дело. Как ты не понимаешь?.. Субъективность и объективность!.. То-то и оно, что антиматерия существует объективно…

Дади даже привстал; глаза его фанатически блестели. На миг мальчик отвлекся от не оставлявших его жутких мыслей.

— А что такое плюс и минус? Это тоже объективность? — робко спросил он.

— Конечно, — серьезно ответил Дади. — Все зависит от направления движения…

В этот миг в коридоре гулко прозвучал басовитый удар стенных часов. «Неужели — пора?» — с отчаянием подумал мальчик. Бой часов медленно замер, словно просачиваясь сквозь дверные щели. Когда все стихло, он сказал, насколько мог, спокойно:

— Дади, мне надо идти…

— Куда?

— На урок музыки…

Дади скривился в подобии гримасы.

— Удивляюсь я твоему отцу! — сдержанно сказал он. — Такой умный и серьезный человек! Неужели он не понимает, что мы живем в эпоху разума, а не чувств?

— Как раз наоборот! — явно нервничая, сказал мальчик.

— Наоборот? — спросил Дади, словно не веря своим ушам.

— Конечно, наоборот! — резко и даже грубо отрезал мальчик. — Кто теперь верит в разум?.. Никто!..