Михаил Салтыков-Щедрин - Том 7. Произведения 1863-1871

Тут же, в первом сочинении, указан другой источник комментируемого текста — литературный. В одном из «примечаний» Сапиентова читаем: «Весь этот хитроумный рассказ о Туманове заимствован автором из сочинений С. В. Максимова». Салтыков имеет в виду этнографические очерки С. В. Максимова «Сибирь и каторга», печатавшиеся, под разными для каждой части названиями, в «Отеч. записках» за 1869 г.[266]. Очерки содержали множество материалов, изобличавших уголовные деяния сибирских правительственных чиновников и администраторов. Воспользовался Салтыков у Максимова и рядом сюжетных мотивов и деталей. Так, весь эпизод со спасением Паши Туманова из острога, путем «фокуса» с живой пирамидой, почти текстуально «заимствован» у Максимова; у него же взята и сама фамилия героя — Туманов (в очерках Максимова случай с бегством арестанта Туманова отнесен к Тобольскому острогу).

Препирательства Младо-Сморчковских — первого и второго — по поводу канцелярского слога, являются одним из откликов салтыковской сатиры на реформаторскую деятельность Комитета по сокращению делопроизводства и переписки, учрежденного при министерстве внутренних дел еще в 1853 г. и действовавшего до начала 1861 г. Предписания и циркуляры Комитета, ломавшие архаические форму и стиль старого приказного делопроизводства, восходивших к XVIII в., целое десятилетие волновали чернильно-вицмундирный мир (ср. в сцене «Недовольные» в т. 3 наст. изд. и в «Письмах из провинции» в наст. томе и др.). Использование самых матерых штампов канцелярского и делового языка царской бюрократии для ее же осмеяния и заклеймения — один из эффектнейших приемов в салтыковской сатире. В «Испорченных детях» он представлен в обыгрывании выражений: «С одной стороны», «с другой стороны», «но в то же время», «употребить меры строгости», «о том, зачем по присланному указу исполнение учинить невозможно» и т. д. Этот же прием распространен и на язык государственной администрации и официально-патерической публицистики: «внутренние враги», «канцелярская тайна», «здравая политика» и т. п.

Второе сочинение на тему «Добрый служака» написано «откровенным ребенком». «Откровенный ребенок» — политическая полиция царизма и ее секретные сотрудники, осведомители — штатные и добровольные. Правительственная и общественная реакция конца 60-х годов предъявила большой спрос на людей такой профессии и такого «призвания», «Откровенный ребенок» — своего рода первоначальный набросок знаменитого «ташкентца, обратившегося внутрь», выведенного Салтыковым в очерке «Они же», который должен был появиться в «Отеч. записках» через месяц после «Испорченных детей», но не появился, так как был вырезан цензурой из ноябрьской книжки журнала за 1869 г.

Поход правительства против «неблагонадежных элементов» в провинции, горячка полицейского сыска и наблюдения «на местах» — основной предмет сатирической критики во втором сочинении. Гротескные образы и ситуации воспроизводят те реальности политического быта в стране периода резкого обострения реакции, которые были вполне сравнимы с созданиями сатирической фантазии Салтыкова.

Третье сочинение является по существу первой в творчестве сатирика сказкой о животных — жанр, который он стал разрабатывать позднее. Сказка «о кротихе и кротике» содержит примечательные высказывания Салтыкова об отечестве — России, как о «сырой и темной норе», которую, однако, должно «любить больше всего на свете». В этих словах — голос самого Салтыкова, одно из бесчисленных выражений его «тоскующей любви» к своей стране.

Сказка была особо отмечена в донесении о 9-й книжке «Отеч. записок» за 1869 г. члена Главного управления по делам печати Ф. М. Толстого. Приведя текст сказки и заключительную в нем ремарку Сапиентова «мысль недурна <то есть мысль, «что эту сырую и темную нору» должно любить больше всего на свете, потому что она «отечество»>, но выражена кратко, и потому на будущее время надо стараться быть более обстоятельным», Толстой иронически замечает: «Обстоятельность эта далеко может повести». Далее он пишет: «В этом же рассказе описывается, как некто Туманов попал сначала в разбойничьи атаманы, а из атаманов прямо в губернаторы, и тут же иносказательно описывает происхождение учреждения жандармов в провинциях под названием «откровенных ребят»…

По мнению Толстого, «Испорченные дети» Салтыкова (наряду с анонимной статьей Г. З. Елисеева «О направлении литературы»), хотя и «не подают достаточных поводов к судебному преследованию», но должны быть «приняты к сведению, как крупный материал для определения неодобрительного направления «Отеч. записок»[267].

Жандармское ведомство расценило «Испорченных детей» как сатиру («пасквиль») на III Отделение, на его систему и аппарат наблюдения в провинции. Об этом свидетельствует любопытный документ, еще не бывший в печати, а именно секретное донесение начальника тобольского губернского жандармского управления полковника Лакса в Петербург шефу жандармов и начальнику III Отделения графу Шувалову. Вот относящаяся к «Испорченным детям» часть донесения, датированного «2 ноября 1869 г. № 321, г. Тобольск»:

«В сентябрьской книжке «Отечественных записок» помещен рассказ Щедрина, в котором с насмешливой стороны и в карикатурном виде выставлено учреждение III-го Отделения и наблюдательных постов в губерниях. Если этот рассказ не обратил на себя большого внимания в столицах, то в губернских городах он, хотя на некоторое время, должен был сделаться «вопросом дня». Оно и весьма существенно: губернские представители власти всегда смотрели на учреждение жандармского поста как на акт недоверия к ним правительства и относились к нему по большей части недоброжелательно. До 4-го апреля 1866 г.[268] слух об уничтожении этого учреждения был повсеместным. Когда последующие прискорбные события показали необходимость усиления наблюдательных постов в губерниях, общественное мнение по этому вопросу на время смолкло, и исполнение обязанностей нашей службы находило даже некоторое сочувствие в обществе и среди чиновничьего мира. За последнее время прежнее недоброжелательство стало обнаруживаться с тем большею силою, чем сильнее делался наплыв к высшим должностям в губерниях молодых людей, всегда более или менее одержимых зудом либерализма. Недоставало одного, чтобы и печать, никогда не касавшаяся нашего учреждения[269], заговорила наконец о нем. Рассказ Щедрина пополнил этот пробел. Не знаю, как принят он был в других губерниях, но в Тобольске в его появлении усмотрели симптом если не близкого упразднения корпуса жандармов, то полного умаления его значения. «Иначе не дозволили бы появиться в печати подобной статье», — говорили здешние крупные чиновники. Из последних председатель губернского правления Курбановский более других был доволен появлением щедринского рассказа и доставил ему немало читателей. Начальник Тобольской губернии (Соллогуб), офицер генерального штаба молодой, 36-ти лет, генерал, далеко не принадлежит к числу тех опытных администраторов, которые посмотрели бы на появление пасквиля как следует. Напротив, ему пришелся он, по-видимому, по душе: судя по образу его мыслей, а частью и по некоторым действиям, III-е Отделение и корпус жандармов представляются ему учреждением бесполезным»[270].

Как реагировал шеф жандармов на донесение (а скорее, донос) на «Испорченных детей» «откровенного ребенка» из Тобольска, остается неизвестным.

«Иди! спасай царей!» — В злободневном плане это восклицание являлось эзоповским откликом на царистские «адреса» и призывы, во множестве посылавшиеся раболепными верноподданными Муравьеву (Вешателю) в дни, когда он был назначен председателем Верховной комиссии по делу Каракозова. В историческом же плане восклицание, вырвавшееся у Катерины Павловны в момент, когда она наблюдала, «какие трудные походы» ее Ваня заставлял делать своих оловянных солдатиков, ассоциировалось с А. В. Суворовым, его Итальянским и Швейцарским походами (1799), предпринятыми в рамках борьбы Павла I с революционной Францией, во имя восстановления в ней монархии. Еще ближе к призыву «спасай царей» роль, сыгранная Суворовым в усмирении крестьянского восстания под водительством Пугачева. Толчком к отклику на эту тему могла послужить статья Д. Г. Анучина «Участие Суворова в усмирении Пугачевщины и поимка Пугачева» в «Русск. вестнике» (1868, № 11) — журнале, который Салтыков читал систематически.

«Разграбив имущества, <…> возвращались восвояси, обремененные добычею». — Из «Истории Государства Российского» Карамзина.

…пение «ура!»… — обычная салтыковская парафраза для обозначения царского гимна. В рукописи: «пение «Спаси, господи», — то есть названо гимническое же песнопение православной церкви.