Год без тебя - Нина де Пасс

– Фред… – Я судорожно пытаюсь придумать, что сказать в собственную защиту.

– Ладно, Кара, – обрывает он меня. – Я дам тебе шанс. Но сначала ответь на один вопрос: почему ты здесь?

– Ну, это школа, разве нет?

Фред качает головой и выжидающе смотрит на меня, надеясь услышать правду. Он все-таки задал вопрос, которого до сей поры мне чудом удавалось избегать.

Я отступаю к двери.

– Прости, Кара, – говорит он, и теперь его голос звучит куда увереннее. – Дело не в том, что ты мне не нравишься. Мы друг друга и не знаем толком. Но, понимаешь ли, пока ты не начнешь говорить правду, я буду против твоего общения с моими друзьями. Потому что просто не могу тебе доверять.

10

До конца вечера я не произношу ни слова, только лежу, уставившись в пустую стену над кроватью, и нахожу в этом занятии отупляющее умиротворение. В голове крутятся слова Фреда.

Волк в овечьей шкуре.

Как Фред успел составить обо мне такое мнение? Неужели он прав? Неужели я правда такая?

Убедившись, что Рэн уснула, я на цыпочках выхожу из спальни и крадусь к телефонной будке. В общей комнате никого – впрочем, неудивительно, ведь уже давно за полночь. Сомневаюсь, что мне можно сюда в такой поздний час, но отбрасываю эту мысль; я и так уже нарушила сегодня несколько правил, и ничего не случилось – как бы там ни было, я не могу не позвонить.

Я снимаю трубку и вбиваю номер телефонной карты Гектора. Следуя инструкциям, я набираю номер Джи. Слышу ее автоответчик: Привет! Это Джи. Меня тут нет – это и так понятно, но вы знаете, что делать… Гудок.

Я выдыхаю. И в этот раз не вешаю трубку.

На протяжении долгой паузы ее мобильный оператор записывает тишину. А затем я произношу слова, но так тихо, что она вряд ли сумела бы их разобрать, даже если бы смогла прослушать сообщение. «Но я не знаю, Джи. Не знаю, что мне делать здесь без тебя. Я больше ничего не понимаю».

А потом я вешаю трубку. Что я наделала? Никогда прежде я не оставляла ей сообщений. Ни разу. Руки взлетают к щекам – но слез так и нет. Я вжимаю ладони в прозрачные стенки телефонной будки, испытывая дурацкую потребность разбить что-нибудь, как это делают в фильмах. Да, это глупо, но есть ощущение, что героям это как-то помогает.

Я смотрю на свои дрожащие ладони. На телефонной карте – заурядный солнечный пейзаж, который наводит меня на мысли о Калифорнии. На секунду меня накрывает такой ужасной ностальгией, что, кажется, я вот-вот лишусь чувств. И внезапно мне хочется обратно, туда, где можно было сидеть у себя в комнате в родительском доме, спрятав огромную черную дыру в сердце от тех, кто пытается понять, что я такое.

Я снова снимаю трубку.

– Алло, – бодро отвечает мамин голос. Где-то на фоне слышен детский смех. Я представляю, как она гуляет с близнецами в нашем районном парке, – одетая с иголочки, в огромных темных очках, как у кинозвезд, болтает с другими матерями, и в ее речи звучит искусственный американский акцент.

– Мам, это я.

– Кара, это ты? – кричит она в ответ. – Говори громче, я едва тебя слышу. Я ждала твоего звонка; уже почти две недели прошло.

– Мам, мне надо домой, – я говорю все так же тихо.

– Тебе пока нельзя домой. Я говорила с твоим комендантом, она сказала, что ты уже хорошо освоилась.

Ага, конечно. Как же это для нее типично: цепляться за приукрашенную версию правды, не желая принять реальность. Во мне поднимается раздражение – зачем я вообще ей позвонила?

– Кажется, тебе уже немного лучше, дорогая, – продолжает мама. – Хорошо, что ты отсюда уехала.

– Почему это? – холодно интересуюсь я, глядя на кнопки телефона. – Никто же не знает, что я здесь.

– Я о том, что, ну… тебе следовало побыть вдали от всего этого.

– Я не могу быть вдали от всего этого, – шиплю я. Что за идиотизм. Неужели она думает, что с моим отъездом на другой конец света все проблемы решатся сами собой?

Я слышу, как мама сопит в трубку. Вдох. Выдох. Вдох. Через несколько секунд она решает, что уже можно продолжить:

– Я к тому, что побыть в окружении новых людей – это хорошо.

– Я не хочу быть в окружении новых людей…

– Я знаю, что не хочешь, Кара. – Ее тон внезапно меняется на резкий, деловитый. – Но тебе лучше там с ними, чем здесь…

– Мама! – обрываю я ее. В груди закипает знакомое чувство: возмущение. – Ничего не изменилось. Мне не полегчало волшебным образом. Того, что случилось, никак не исправить.

И затем, прежде чем я успеваю среагировать, из меня выплескиваются слова – сбивающие с ног, сокрушающие все на своем пути слова, запрятанные в такой глубине души, что произносить их по-настоящему больно:

– Это все еще моя вина.

Тишина поначалу до того всепоглощающая, что я задаюсь вопросом, услышу ли вообще когда-нибудь хоть что-то. А потом мама тихо произносит:

– Зачем ты так говоришь? Раньше ты так не говорила.

Я не отвечаю – не знаю, что на это ответить. Единственное, что я знаю, – мне физически тошно: от того, что произошло, от того, что происходит сейчас, от самой себя.

На другом конце линии ребенок разражается плачем.

– О, Кара, это Кайл, – говорит мама, и я слышу облегчение в ее голосе, радость от того, что можно закончить этот разговор. – Не уходи, я перезвоню тебе через две минуты.

– Не утруждайся, – отвечаю я и вешаю трубку. Воображаю, как она сюсюкается с близнецами. С ее идеальными мальчиками-американцами. Интересно, думаю я, бросила бы она все на свете, расплачься я, ее проблемная дочь-британка от брака, о котором она так усердно старается забыть. Я беру подушку с дивана и запускаю ее в другой конец комнаты, но ничего не чувствую, потому что нет громкого столкновения – она беззвучно приземляется на другой диван. Кажется, будто именно там ее место. Я сгребаю с дивана еще подушки и кидаюсь ими. Никакого облегчения. В конце концов я падаю на колени.

Позади меня со скрипом открывается дверь.

– Проваливайте! – кричу я, и мне уже плевать, кто меня услышит, – дверь закрывается, прежде чем я успеваю заметить, кто там.

Через пару минут она снова приоткрывается, и в комнату проскальзывает Рэн. Она опускается на корточки рядом со мной и легонько касается моего плеча.

– Пойдем, Кара, – говорит она заспанным голосом. – Уже поздно, пойдем