Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу

сказала, что мой язык весьма неудобен[9], и поэтому я молча продолжил смотреть на ее лицо. Невозможно было отвести взгляд от глаз этой женщины. Меня словно пригвоздили эти глаза. Из-за лихорадки я все воспринимал не так, как всегда, и казалось, что все расплывается в свете ее глаз. Становилось жутковато.

Я не убежал, потому что присутствие женщины в доме хоть и было неестественным, но я не видел ничего, что могло бы ужаснуть. Впрочем, нет, была еще одна вещь — возбуждающий интерес, постепенно возникающий при молчаливом изучении друг друга. Эта девушка в самом деле была красива. Ее лицо было необычным для женщин Палау, вероятно, из-за того, что она была метиской. Цвет ее лица не был явственно темным, но смуглым, в котором исчезал блеск.

Я нигде не видел татуировок. Это связано с тем, что женщина была еще молода и получила японское государственное образование[10].

Правой рукой она удерживала колено ребенка, а левой опиралась о бамбуковый пол за спиной. Но локоть ее левой руки (вопреки тому, как сгибаются обычные суставы) был обращен наружу и сильно искривлен. Так сгибать локти в суставах могли только женщины в этом регионе.

На нее, слегка склоненную, с полуоткрытым ртом — и слегка оттянутой нижней губой — с большими глазами в обрамлении длинных ресниц, я смотрел как завороженный.

Вероятно, стоило задуматься, почему она так захватила мое внимание, но из-за одновременно высокой температуры, сильной влажности и приторного запаха жасмина, плавающего вокруг, становилось плохо.

Наконец я понял смысл женского взгляда, который был обращен на меня в прошлый раз.

Почему молодая островитянка (а также женщина, которая, вероятно, недавно родила) в таком настроении, является ли мое болезненное тело достойным взгляда этой женщины, является это нормальным в тропиках или нет — в общем, ничего из этого я понять не мог, и лишь смысл взгляда этой женщины был мне кристально ясен.

Я видел, как на темном лице женщины заиграл румянец. Где-то в тумане своего разума я осознавал, что напряжение накаляется, но это было то самое чувство, над которым хотелось смеяться, — и это придавало мне уверенности.

Между тем, однако, я начал чувствовать себя странно стесненным.

Это достаточно нелепая история, но спустя некоторое время, размышляя о странном чувстве, так опьянившем меня тогда, я подумал, что я был под воздействием тропической магии.

И от опасности меня спасла слабость в теле после болезни.

Я сидел, свесив ноги с края, поскольку, желая увидеть женщину, пришлось повернуться вполоборота. Сидеть в такой позе было утомительно. Какое-то время спустя бока и мышцы шеи начала сводить болезненная судорога, и я инстинктивно развернулся, направив взгляд к пейзажу.

Почему-то острое напряжение в нижней части живота рассосалось.

Заклятие растаяло.

Думая о своем состоянии некоторое время назад, я, не осознавая этого, криво усмехнулся. Поднявшись с края отмостки и горько улыбнувшись, я попрощался с женщиной, сидящей в доме, по-японски.

Женщина мне не ответила.

Точно получив ужасное оскорбление, я покинул ее, оставшуюся сидеть в той же позе и с искаженным от досады лицом. Повернувшись спиной, я пошел ко входу с олеандрами.

Наконец-то я вернулся в гостиницу, следуя вниз по брусчатой дороге, обрамленной огромными деревьями миндаля и манго.

Я спросил о той женщине у Мадарей, островитянки, хорошо говорящей по-японски, которая готовила для меня еду.

(Конечно, о своем приключении я поведал не всем.)

Мадарей обнажила белозубую улыбку на черном лице, засмеялась и сказала:

— А, вы про Беппин-сан.

И потом добавила:

— Ей нравятся мужчины. Любой бы понравился, будь он японцем.

Вспомнив о своем безобразном поведении, я вновь улыбнулся.

В комнате, где застыл влажный воздух, я опустился на циновку, расстеленную на дощатом полу, и погрузился в послеполуденный сон.

Прошло примерно тридцать минут.

Внезапный озноб пробудил меня.

Это ветер подул?

Когда я проснулся и выглянул в окно, листья так называемого хлебного дерева оказались повернуты обратной стороной. Думая, что благословлен, я поднял взгляд на небо: оно, моментально окрасившись черным, обрушившись яростным шквалом. Колотя по крыше, стуча по мостовой, молотя по листьям кокосовых пальм, сбивая цветы олеандра, дождь омывал землю, создавая изумительный звук.

Люди, звери и растения наконец ожили.

Издалека доносился запах пробужденной земли.

Наблюдая за густыми белыми полосами проливного дождя, я вспомнил сравнение с «серебряным бамбуком», которое в прошлом использовали китайцы.

Через некоторое время, когда дождь кончился, я вышел наружу, чтобы посмотреть на фасад, и увидел, как женщина из дома с олеандрами шла с другой стороны мостовой.

Она не держала ребенка на руках — верно, он спал дома.

Я прошел мимо, так и не взглянув на нее.

На ее лице не было гневного выражения, скорее, она просто не узнала меня.

Ёкомицу Риити

Анна Слащёва

Ёкомицу Риити родился в 1898 году в Хигасияма, в префектуре Фукусима на севере Японии. Его отец работал железнодорожным инженером, а мать, возможно, была дальней родственницей знаменитого поэта Мацуо Басё. Семья часто переезжала и Ёкомицу сменил несколько школ. В 1916 году поступил на литературное отделение подготовительных курсов Университета Васэда. Через год был опубликован его дебютный рассказ «Конь божества». Во время учебы Ёкомицу завел многочисленные литературные знакомства, в том числе с Кикути Кан и Кавабата Ясунари, публиковался в литературных журналах. Экспериментальные рассказы Ёкомицу («Солнце», «Муха») были впервые опубликованы на страницах журнала «Бунгэй Сюндзю», созданного Кикути. Однако вскоре отношения Ёкомицу и Кикути испортились, и вместе с Кавабата и другими писателями он создал журнал «Бунгэй дзидай», в котором авторы провозгласили новое литературное течение — «неосенсуализм», — вдохновленное европейским авангардом, противостоявшим натурализму и пролетарской литературе. В 1926 году в этом журнале был опубликован рассказ «Наполеон и лишай». Однако писатели постепенно отходили от журнала, а личные обстоятельства Ёкомицу — смерть матери и жены — привели к тому, что в 1927 году журнал закрылся.

В следующем году Ёкомицу начал работу над романом «Шанхай» о событиях 1925 года и движении 30 мая. Писатель постоянно подвергал свое произведение редактуре: стиль «Шанхая» от первой редакции 1928 года до последней, которая и была опубликована в 1937-м, за эти годы изменился от авангардного в сторону психологизма. Ёкомицу также публиковал произведения в массовых журналах и получил широкую известность как «главный романист Японии». В 1936 году он в качестве корреспондента отправился на Олимпийские игры в Берлин. Европейские впечатления Ёкомицу стали основой для его романа «Печаль путешественника».

После вступления Японии во Вторую мировую войну