Стежки, дороги, простор - Янка Брыль

совестливость, удачно дополненная здоровым крестьянским оптимизмом и устойчивостью, — является прекрасной почвой для усвоения идей благородства, великодушия, мужества. В конечном итоге мы видим такую личность, такой драгоценный образ мыслей, когда человек связан с человечеством отзывчивостью к чужой беде, когда личное в нем действительно неразрывно слито с общественным, когда забота о торжестве идей социальной справедливости становится главным смыслом всей его жизни. Таков же и герой одной из наиболее острых и интересных повестей Я. Брыля «Смятение» — колхозный бригадир Леня Живень.

Конечно, герой-ровесник Я. Брыля меняется вместе со временем, народом, писателем. Во многих произведениях (рассказы «Нужно съездить», «Ей мы не скажем», «Осколочек радуги», «Смотрите на траву», рассказы из цикла «Под гомон костра» и др.) писатель намеренно или ненароком указывает на эти перемены и вместе с тем подчеркивает верность, равенство этого характера самому себе. Алесю Гончарику было шестнадцать, Алесю Руневичу и двадцать два и двадцать пять, Лене Жнвеню сорок, а как они похожи и близки…

Я. Брыль не считает исключительными присущие его герою качества и отношение к жизни — у его героя всегда есть товарищи, единомышленники, люди, которые так или иначе поддерживают его. Однако почти всегда есть и антиподы. Видимо, это происходит оттого, что герой в самых разных условиях не стыдится быть самим собой и не боится высказать свое отношение к тем, кто не ставит ни во что духовные ценности. Трудное умение! Нельзя не сказать, что герой-ровесник Я. Брыля, характер оригинальный и высоко индивидуальный, вместе с тем аккумулировал в себе ряд привлекательных черт белорусского национального, народного характера, в первую очередь то эмоционально богатое и вместе с тем уравновешенное мироощущение, в котором жизнелюбие соединяется с устойчивой, выносливой человечностью, с твердым различием границ добра и зла, с постоянным ощущением себя членом человеческого сообщества, обязывающим к определенным ограничениям и жертвам во имя сохранения этого сообщества, особенно в годины лихолетья.

«Люблю писать рассказы. Иногда мне кажется, что на любую тему могу смотреть только через призму малой формы. Почти все повести и роман стоили мне очень дорого» — это авторское признание Я. Брыля многое разъясняет в его творчестве. В лирическом повествовании главенствующую роль играет интонация — точная заданность эмоциональной волны. Фальшь, «недолет» или «перелет» чувства здесь губительны. Рассказ — это, видимо, тот максимальный квант эмоции, который писатель-лирик может «выдыхнуть» из себя единовременно, не теряя подлинности, искренности чувства. Потому-то и большие свои вещи Брыль монтирует из таких «квантов», не вытягивая единой сюжетной цепи, а только слегка скрепляя каждое отдельное ее звено с ближайшими, одним или несколькими.

Принято считать, что как художник, как мастер Брыль больше всего проявился в жанре рассказа. В каждом периоде творчества Брыля-новеллиста можно назвать свои вершины: в раннем — «Марыля», «Как маленький»; в 50-е годы — «Галя», затем — «Мать», «Memento mori», «Надпись на срубе» — рассказы о героях из народа, о выдающихся народных характерах; в 70-е годы — «Общинное», «Еще раз первый снег», «Трижды об одиночестве». Очаровательны его рассказы для детей и о детях — усмешливые, ласковые и серьезные одновременно, моральные, но не морализаторские.

Рассказчик Брыль своеобразный и очень современный — свободный, прихотливый, близко стоящий к своему герою и сердечно сочувствующий ему. Кажется, что рассказы Брыля создаются стихийно, импровизационно, подчиняясь только настроению автора, движению его ассоциаций. Но если вглядитесь повнимательнее, увидите, что сделаны они — и чем дальше, тем больше — мастерски: слаженно, лаконично, изящно и чрезвычайно продуманно. Мягкий лиризм — им окрашена и хваткая наблюдательность, «зрячесть» писателя, и его сопереживание героям — дополняется скупым, подтекстным психологизмом. Живой, прозрачный, почти лишенный тропов, поистине народный язык, легко узнаваемая интонация, тонкий юмор — все это привлекает и создает писателю постоянный и ширящийся читательский круг.

Брыль-рассказчик связан — так сказать «генетически» и исходно— с той линией почти бессюжетного, эмоционального повествования в белорусской новеллистике, которое создало свой жанр «импрессии», «образка». И одновременно он принадлежит к определенной современной традиции в мировой новеллистике, начало которой восходит, конечно же, к Чехову. Затем она, эта чеховская традиция, была подхвачена и разработана далее Шервудом, Андерсоном и Хемингуэем и в силу утверждения определенного этапа художественного сознания разлилась широко, став достоянием многих мастеров обоих полушарий. Выдающимся представителем этой традиции сегодня является Уильям Сароян.

В последние годы Я. Брыль выступил с несколькими книгами лирических миниатюр. Нельзя не сказать о том, что выход Брыля к эссеистике, к открытому, без помощи художественного вымысла и сюжета, высказыванию о жизни был как бы запрограммирован всем характером его творчества. Книги миниатюр Брыля, как и всякая настоящая эссеистика, представляют собой книги отношений, связей писателя с миром. Перечислить эти связи трудно. Если выделить основные, неизбежно и с сожалением отсекая при этом много живых ветвей и ответвлений, то можно будет назвать три основных вида отношений: к природе, точнее — ко всему живому; к человеку, к детям в частности; к литературе, к творчеству. Сами по себе эти мотивы, разумеется, не новы. Но ведь еще Тургенев определял талант как «умение самобытно говорить общеизвестное».

Брылевские миниатюры — прекрасная школа самонаблюдения, самопознания и постоянной нравственной работы души. При этом писатель с такой свободой, с такой захватывающей искренностью раскрывает перед нами свой душевный мир, что нельзя не ответить ему равнозначным откликом. Много в брылевских миниатюрах признаний в преданной любви к литературе, к слову. Везде, где можно, будь то Веймар или Ялта, ищет он места, связанные с жизнью великих художников, — чтобы дотронуться до того мира, который породил и живил их творчество. Обдуманной, выношенной верой в то, что литература — мощное средство гуманизации, очеловечивание жизни, — светится мысль Брыля о том, что произведения великих — наша общая родина: «Мы уже туда возвращались не однажды и будем снова возвращаться, как из долгих путешествий в родной дом, с еще большей, с самой основательной уверенностью, что родней, чем он, — и в самом деле нет ничего».

На многих страницах брылевских эссе звучат признания в любви к родной земле, к родному белорусскому слову, но нигде патриотическое чувство писателя не замутнено желанием хоть как-то настоять на превосходстве своего. Основное содержание его национального чувства — утверждение равенства белорусского народа, его культуры, его моральных традиций среди других народов, ближних и дальних, вера в ценность того вклада, того «братского слова», которые вносит ныне и внесет в будущем белорусский народ, его литература в общее дело культуры и познания народом народа. «Хорошо тому, кто работает на эту радость!» — пишет Брыль, как бы даже с завистью, вспоминая Максима Богдановича, который