Торговцы мечтами - Гарольд Роббинс

class="p1">Передо мной сидели мужчина и женщина, проговорившие весь полет. Пока работали двигатели, я едва мог их слышать. Зато сейчас во внезапно наступившей тишине они громко кричали.

— Все равно мне кажется, мы должны были предупредить их о своем приезде, — прокричала женщина и только тогда поняла, что говорит чересчур громко. Она замолчала на середине фразы и подозрительно оглянулась на меня, словно я специально подслушивал.

Я демонстративно отвернулся, и она продолжала говорить уже нормальным голосом. По салону опять прошла стюардесса.

— Который час? — поинтересовался я.

— 9.35, мистер Эдж.

Я снял часы, установил калифорнийское время и направился в хвост самолета. Вышел в уже открытую дверь и начал спускаться по трапу. Глаза ослепили яркие прожектора, и я остановился на земле.

Было прохладно, и я обрадовался, что надел пальто. Поднял воротник и двинулся к выходу. Меня обгоняли другие пассажиры, но я шел медленно. Не останавливаясь, закурил, глубоко затянулся и обвел взглядом толпу ожидающих.

Дорис ждала меня. Я на секунду остановился и посмотрел на нее. Она нервно курила, не замечая меня. В желтом свете фонарей белело бледное лицо, вокруг глубоких и усталых голубых глаз темнели круги, губы были плотно окаты. На напряженно поднятые плечи наброшено короткое пальто свободного покроя из верблюжьей шерсти. Пальцы руки, не занятой сигаретой, постоянно сжимались и разжимались.

Наконец Дорис увидела меня. Рука поднялась в приветственном жесте, но тут же замерла, будто ухватилась за невидимое кольцо. Я вышел в ворота и остановился в футе от нее. Дорис была напряжена, как сжатая пружина.

— Привет, милая! — поздоровался я.

Она бросилась ко мне, спрятала лицо на моей груди и зарыдала.

— Джонни, Джонни!

Ее тело вздрагивало в моих объятиях. Я выбросил сигарету и молча гладил волосы Дорис. Слова утешения сейчас не помогут. К тому же в голове все время крутится одна фраза:

— Я выйду за тебя замуж, когда вырасту, дядя Джонни!

Тогда Дорис было около двенадцати. Перед моим возвращением в Нью-Йорк с первой картиной «Магнум Пикчерс», съемки которой только что закончились в Голливуде, мы ужинали у Петера дома. На следующий день я должен был сесть в поезд и отправиться в Нью-Йорк. Все были очень счастливы, хотя и нервничали. Мы не знали, что нас ждет в будущем. Эта первая картина могла сделать нас банкротами, а могла и принести немалые деньги. Все пытались шутить и вести себя как ни в чем не бывало.

— Смотри, чтобы какая-нибудь красавица в поезде не уговорила тебя жениться, — пошутила Эстер. — А то уедешь с ней и забудешь о картине.

— Можешь не беспокоиться. — Я слегка покраснел. — Ни одна женщина не согласится выйти за меня замуж.

Тогда-то Дорис и сказала эти слова. С серьезного лица смотрели глубокие голубые глаза, а голос принадлежал не двенадцатилетней девочке, а взрослой женщине. Она подошла ко мне, взяла за руки и заглянула прямо в глаза.

— Я выйду за тебя замуж, когда вырасту, дядя Джонни!

Не помню, что я ответил, но все рассмеялись. Дорис продолжала держать мою руку. Ее взгляд как бы говорил: «Пусть себе смеются».

Сейчас я крепко прижимал ее голову к своему плечу. Почему я не поверил ей, почему забыл эти слова? Ведь в наших жизнях могло быть меньше боли и горя.

Дорис постепенно перестала дрожать, несколько секунд тихо стояла, прижимаясь ко мне, затем сделала шаг назад.

— Ну как, сейчас лучше, милая?

Она кивнула.

Я достал из кармана сигареты и протянул ей одну. При свете спички увидел под ногами выброшенные окурки — ее, выпачканный красной губной помадой, почти касался моего. Я положил ей в рот новую сигарету, зажег ее и объяснил:

— Нас задержали в Чикаго из-за плохой погоды.

— Знаю. Я получила твою телеграмму.

Дорис взяла меня за руку, и мы пошли.

— Ну как он? — поинтересовался я.

— Спит. Доктор дал успокоительное, и он проспит до утра.

— Не лучше?

Дорис безнадежно махнула рукой.

— Доктор не знает. Считает, что еще рано говорить что-нибудь определенно. — Она остановилась и повернулась ко мне. На глаза вновь набежали слезы. — Джонни, это ужасно! Он не хочет жить, ему теперь все равно.

— Держись, родная. — Я сжал ее руку. — Вот увидишь, он поправится.

Несколько секунд Дорис молча смотрела на меня, затем улыбнулась первый раз с момента нашей встречи. Несмотря на вымученную улыбку, ее лицо преобразилось.

— Я рада, что ты здесь, Джонни.

Она отвезла меня на мою квартиру и подождала, пока я приму ванну, побреюсь и переоденусь. Я отпустил прислугу, думая, что несколько недель проведу в Нью-Йорке, поэтому квартира имела нежилой вид.

Когда вернулся в гостиную, Дорис слушала пластинку Сибелиуса. В комнате горела лишь лампа, находившаяся на столе рядом с ее креслом. Она мягко освещала лицо Дорис, которая казалась расслабленной и умиротворенной. Глаза Дорис закрыла, грудь едва поднималась от ровного дыхания. Почувствовав мое присутствие, она открыла глаза.

— Проголодалась?

— Немного. Сегодня я практически ничего не ела.

— О’кей. Поехали к «Мэрфи», съедим по отбивной. — Я пошел в спальню за пальто, но в это время зазвонил телефон. — Послушай, милая.

Я услышал, как она встала и подошла к телефону. Через несколько секунд Дорис крикнула:

— Это Гордон. Он хочет с тобой поговорить.

Гордон заведовал производственным отделом нашей студии.

— Спроси, нельзя ли подождать до утра? Я заеду на студию утром, — сказал я Дорис.

Из гостиной донесся ее негромкий голос, затем она сообщила:

— Нельзя! Он должен поговорить с тобой сейчас.

Я взял трубку параллельного телефона.

— Говорит Эдж.

Раздался негромкий щелчок. Это Дорис положила трубку в гостиной.

— Джонни?

— Да. Что стряслось?

— Это не телефонный разговор. Нам необходимо встретиться.

Это Голливуд. Федеральное правительство и правительство штата выпускают законы, запрещающие прослушивание телефонов, но люди все равно боятся обсуждать важные вопросы по телефону.

— Хорошо, — устало сдался я. — Где ты? Дома?

— Да.

— Заеду после ужина, — пообещал я и положил трубку.

Взял с кровати пальто и вернулся в гостиную. Дорис перед зеркалом подкрашивала губы.

— Придется после ужина заехать к Гордону. Не возражаешь, милая?

— Нет. — Она тоже знала Голливуд.

В ресторан мы попали около одиннадцати. Он оказался почти пустым. В рабочие дни Голливуд рано ложится спать. Все, кто работает, в десять уже в постели, потому что в семь утра начинается рабочий день. Нас посадили за угловой столик.

Мы заказали олд-фэйшенд[4], отбивные, картошку и кофе. Дорис проголодалась сильнее, чем думала. Наблюдая за ней, я улыбнулся про себя. Можно говорить что угодно о женской диете, но поставьте перед женщиной кусок мяса, и он мгновенно исчезнет. Наверное, это