Дембель неизбежен! Армейские были. О службе с юмором и без прикрас - Петр Павлович Васюков

Когда-то Валька говорил, что он кандидат в мастера спорта по боксу и его чуть-чуть не побил Вячеслав Лемешев [26]. В это я мало верю, так же, как и в то, что он сын советского дипломата, родился в Рамбуйе, близ Парижа. Но, глядя на его почти двухметровую фигуру, орлиный нос и тяжелые кулаки, без сомнения признаешь его недюжинную силу.

И в этот раз, глядя, как скользит по полке туда-сюда армянин Норик, я понимаю, что скользить так ему придется долго, и поворачиваюсь на другой бок и пытаюсь заснуть. Засыпая, я ещё слышал, как притормаживал поезд, как Валька что-то кричал из окна вагона продавщице киоска на вокзальном перроне и одновременно выталкивал из купе Норика за бутылкой водки, приговаривая, что тот везет апельсины бочками, что статья в уголовном кодексе за спекуляцию ещё не отменена, но Норику выручка обеспечена. После этого стук колес, звон стаканов и звуки поцелуев Вальки и Норика сливаются в один шорох и пропадают вовсе.

Я проснулся оттого, что кто-то тянет меня за ногу. В купе горит свет, в дверном проеме стоит сонная проводница, а Валька трясет за плечи ставшего совершенно трезвым тридцатилетнего армянина Норика. Заикаясь от волнения, Валька кричит нечеловеческим голосом:

– З-з-зануда! С-с-сволочь!.. На последние деньги купил к-к-коньяк… Ты знаешь, что такое астма пятнадцать лет?

Бледный Норик уже прикидывал в уме, что именно этой болезнью ему придется болеть в ближайшие пятнадцать лет.

– Леха! Погляди на этого жмурика. – Валька обращается ко мне и тут же трясет Норика и адресует ему реплику. – Куда воротишь шнобель? Мой батя говорит, что коньяк и сливочное масло ему помогают. Я вез коньяк лечить батю, а он, зануда, выпил… Убью!!!

По купе были разбросаны вещи из Валькиного чемодана. Апельсины Норика катались по полу от стенки к стенке. Валька собирался убивать вора, проводница шепотом просила, чтобы в её вагоне было тихо и всё по закону.

– Всё будет по закону. Давай милицию! – внезапно успокоившись, устало сказал Валька.

На следующей станции в вагон вошел старший лейтенант линейной милиции. Представился, попытался вникнуть в суть дела. Валька, приподнявшись навстречу милиционеру и занеся над Нориком огромный кулак, серьёзно попросил:

– Товарищ капитан! Дайте санкцию на убийство! Этот жулик украл у меня бутылку коньяку, который я вез больному отцу. Бутылка стоит 15 рублей 60 копеек, но дело не в деньгах… Дайте санкцию на убийство!

Норик перед смертью пытался затолкать ногами под полки рассыпавшиеся апельсины, чтобы не привлекать внимание сотрудника милиции. На все вопросы о том, брал ли он коньяк, Норик отвечал отрицательно. И только когда Валька по-товарищески сказал старшему лейтенанту «Да что с ним чикаться?» и ещё раз замахнулся на Норика, тот, забившись в угол, прокричал:

– Ну выпил ваш коньяк!.. Арестовывайте!.. Судите!..

Старший лейтенант увел Норика из купе. Я помогал Вальке собирать апельсины, оставшиеся в вагоне. Валька справился у проводницы, когда будет станция Шевченко. В окне мелькнули спины милиционера и нашего случайного попутчика. Мы с Валькой стали возмущаться, как полон мир подлыми людьми, вредными привычками, ненужными словами, чертами характера, мешающими жить спокойно. «С такими коммунизм не скоро построишь», – многозначительно заключил Валька и стал собирать вещи. До его станции оставалось семь минут езды.

Валька собрал чемодан и потянулся за сигаретами в карман плаща. К моему удивлению, вместе с пачкой «Стюардессы» он вытащил бутылку коньяка. Как ошпаренный, Валька рванулся к окну, как будто его не отделяли от Норика оставленные сзади километры. Потом он сел на нижнюю полку и удивленно произнес:

– И чего это он, дурак, сознался? Никто ж за язык не тянул. Ну, надо же! Промашка вышла. – И, подумав, продолжал: – Да ничего с ним не случится. Выкрутится. Спекулянта кусок! А ночь мы с ним нормально посидели.

Когда Валька сошел на перрон своей станции, то отдал мне злополучную бутылку со словами:

– Может, догонит… Тебе ехать дальше. Я её всё равно уже потерял… А хорошо, что шеф санкции не дал.

– На что санкция? – не понял я. – Для чего?

– Да, на убийство! Жалко б было парня.

Сексопатолог

Валёк мог привлечь, обворожить, соблазнить, склонить к сожительству любую достойную женщину. Весь его импозантный вид говорил за это: брюнет, высокий рост, бархатный голос, хорошие манеры и заранее уважительное отношение к женщине – ну, кто устоит против таких качеств?

Когда-то он имел слабость полюбить свободу и независимость. И не просто конголезского народа, а свою личную, понятную лишь ему и не препятствующую никаким другим интересам. Он был замполитом отдельной механизированной погрузочно-разгрузочной роты во Владивостокском порту, которая действовала в составе докерской бригады (да, были в Советской армии и такие соединения!). В роте численностью более 200 человек имелись своя печать, столовая, комплект разнообразной техники, включая современные по тем временам мощные японские подъёмные краны «Като». Здесь был большой штат офицеров и прапорщиков, вплоть до зама по тылу командира роты, мичманы, командиры портовых буксиров, и складские работники. Каждый день с погрузки транспортов, осуществлявших северный завоз, его бойцы всегда приносили различные продукты, которые они зарабатывали вполне легально, качественно и безотказно выполняя свою работу. Валентин питался в своей столовой за символическую сумму, удерживаемую из месячного содержания, и мог позволить себе многое.

Так, однажды, отправив рожать жену к нелюбимой теще, но внутренне переживая за последствия развития естественного хода вещей и событий, он любил приходить вечерами в тихий приморский ресторан, заказывать ужин и молча, будто бы свысока, наслаждаться жизнью. Наверное, такое бывает в жизни у многих. Но так, как наслаждался своей свободой и независимостью Валёк, – выходило не у всех. В эти минуты его чувство собственного достоинства было на очень большой высоте и не в конфликте с содержанием собственного кошелька. В эти минуты он любил и презирал всех одновременно. В такие минуты сибаритства, релаксации, расслабухи и отдыха в своих мыслях Валёк обращался то к возвышенному, то к пошлому, то к грустному, то к безудержному веселью.

«Здравствуй, мир, пошлятиной живущий! Проститутки! Вам – привет, привет!» – срывалось с губ Валька́, и тут же ему мог представиться родительский дом, Есенин с Цветаевой в обнимку, море и будущая его полнокровная семья. И жизнь представлялась таким ярким и разноцветным калейдоскопом, что Валька впадал одновременно и в грусть, и в тихую радость.

Пытливые исследователи-психологи назовут такое поведение по-своему, забыв о том, что они переживали в двадцать пять лет, когда жизнь кажется бесконечной, любовь – без края, водка – без градусов, а соседка напротив – ничего