Максим Горький - Том 26. Статьи, речи, приветствия 1931-1933

Вчера, беседуя с ударниками-комсомольцами, я получил такой вопрос: «Как быть? Вот напишешь какой-нибудь очерк, а потом тебе указывают, что ты написал неверно, что человек, о котором ты писал, не таков». Товарищи, не нужно писать о каком-то определённом человеке. Если пишут о герое труда, об ударнике, об энергичном человеке, который в своём деле указывает другим дорогу, весь кипит, отлично работает, то в некоторых случаях нужно писать прямо — герой. Газеты так и делают. В очерках же нужно типизировать героя, не писать прямой портрет Иванова, Николаева, Петухова, ведь не только они одни прекрасные работники, есть и другие столь же прекрасные люди. Так вот возьмите и слепите из двух десятков прекрасных — одного прекрасного. От этого он выиграет, потому что будет ярче, будет видней, И тем самым он будет педагогичней, сама фигура его явится более воспитательной. Это несомненно так.

Как строятся типы в литературе? Они строятся, конечно, не портретно, не берут определённо какого-нибудь человека, а берут тридцать — пятьдесят человек одной линии, одного ряда, одного настроения и из них создают Обломова, Онегина, Фауста, Гамлета, Отелло и т. д. Всё это — обобщённые типы. Литература тогда становится кудожественной, тогда становится действительной силой, той силой, в которой мы нуждаемся, которая имеет определённое воспитательное, политико-культурное значение, когда в ней всё это ярко, выпукло, бесспорно.

Об организации учёбы. Если речь идёт о технической организации, то я думаю, что у вас существуют какие-нибудь кружки или что-нибудь в этом духе. Вообще я бы предложил для того, чтобы организовать учёбу, взять ряд книг по истории литературы, по истории литературных типов и т. д., вообще о литтехнике. Каждое дело, литература также, требует знаний технических, без этого ничего не сделаешь. Литератор работает со своим опытом, который он облекает в слово. Язык — это его инструмент, надо учиться языку, надо расширять свой лексикон, учиться облекать свои впечатления в более совершенную, яркую, простую форму. Это и будет то, что требуется.

Затем я бы советовал взять хотя бы журнал, который с этой целью начат и издаётся в Ленинграде: «Литературная учёба». Существует тенденция создать сборник произведений ударников ВЦСПС или создать особый журнал. Я думаю, что этого делать не следует, потому что не надо изолироваться, не надо замыкаться в какое-то отдельное «государство в государстве». Надо идти по литературе, по журналам и занимать в них соответствующее место.

Сначала надо писать очерки, затем расширять их до степени рассказа, надо учиться писать на малом. Лучше всего учиться на миниатюрах, на маленьких вещах, преследуя при этом цель: как можно меньше слов, как можно экономнее, как можно плотнее их составить так, чтобы было понятно и ясно, «чтобы словам было тесно — мыслям просторно».

Мне бы казалось, что вам следует объединиться с этим журналом «Литучёба», расширить его в смысле листажа и, организовав подсобную редколлегию, посылать материалы, и вот у вас будет учебный журнал. Это было бы неплохо, так как журнал «Литературная учёба» сейчас реформировался, там новая редакция, новые задачи, и именно ударничеству посвящено будет довольно много статей, и вообще много места ему будет отведено. В следующем номере будет статья И. Груздева, посвящённая литературе ударников, с критикой фактов, взятых из тех книг, которые написаны именно вами. Это довольно большая статья, я нахожу её ценной. Ещё целый ряд таких статей будет помещён.

По-моему, вам следует объединиться с этим журналом, но имело бы ещё и тот смысл, что он преследует цели поучить технике литературы, то есть культуре писать, и вместе с тем печатает статьи по идеологии, по диалектическому материализму, по истории литературы, по изучению приёмов, какими пользовались при создании своих произведений такие писатели, как Золя, Гоголь, Мопассан, Стендаль и т. д. Рассказывается, как они делали свои книги, а это и есть учёба, техническое воспитание писателя.

О критике отдельных книжек. Я, к сожалению, не могу сделать разбора их по той причине, что те книги, которые у меня были, я не успел прочитать, у меня не хватило времени на это. Так что вопрос относительно критики отдельных книг ударников мы отложим, тем более что по этому вопросу есть и будут статьи в учебной литературе, будут там и мои статьи по этому поводу.

Дальше следует такой вопрос: соцсоревнование в литературе. Я не представляю себе форм соцсоревнования в литературе. В какие формы может это вылиться? Как представляете это вы себе? Как вы полагаете это сделать? Если люди работают на заводе, то там имеются все данные для соцсоревнования. А здесь разве можете вы поставить вопрос: кто скорее напишет? (Смех, голос: «Кто скорее роман отчубучит».) По этому поводу мне пришлось вчера говорить. Некоторые обязательно желают писать роман листов в десять. Лучше подождать с этим, так как можно испортить очень хороший материал. Нужно сначала поучиться, и тогда можно сделать хороший шкаф, хороший станок и т. д., одним словом, хорошую вещь. Но если не научиться, то ни шкафа не выйдет, ни стула, ни топора.

Так как же вы представляете себе формы соцсоревнования в литературе? Я лично этого себе не представляю.

Председатель. В вопросе сказано: задачи соцсоревнования и литература.

Горький. Соцсоревнование в литературе уже отражается вами в различных формах. Я бы сказал, что есть очень удачные книги. Я затрудняюсь здесь сказать, как может быть отражено соцсоревнование в книгах, кроме тех форм, в каких оно уже отражается. Если сейчас на данной ступени вашего опыта и литературного развития это отражается недостаточно сильно, недостаточно умело и удачно, то это не значит, что оно вовсе не отражается. По мере того как вы будете овладевать приёмами вашей работы, всё это будет отражаться с большей силой, красотой, убедительностью и т. д.

Далее — профсоюзы и литература. Я думаю, что здесь нужно говорить об отношении профсоюзов к движению ударников в литературу. Ясно, что со стороны профсоюзов должна быть оказана и, вероятно, будет оказана всякая помощь и всякое содействие в этом отношении. Это естественное дело. Когда из профсоюзов выделяется определённая значительная группа людей, которая хочет и, очевидно, имеет право быть писателями, то ясно, что профсоюзы должны этому всячески способствовать. Вот и всё.

О критике книг рабочих авторов. Я пришлю вам несколько экземпляров «Литературной учёбы», где будет помещена статья, и вы ознакомитесь с критикой этих книг.

Теперь я вам предложил бы следующее: может быть, вы будете ставить мне вопросы, касающиеся дела литературной учёбы и техники, а я буду вам отвечать на эти вопросы, и таким образом мы побеседуем более живо.

Тут есть вопрос со стороны одного человека, который работает в той же шахте, где работал автор книжки о Донбассе Гудок-Еремеев. Книжка эта напечатана, и он говорит, что многие возмущаются неправильным освещением типов и обстановки в очерках. Он спрашивает, как быть в этом случае. Видите ли, когда речь идёт об освещении действительности фотографически, как она есть, то, ясно, всегда будут недовольные люди, это естественная вещь. О человеке написано, что он тёмно-русый с голубыми глазами, а он считает себя брюнетом. Что же делать? С этим ничего не сделаешь. Ошибка ли это?

Тут возникает сложный вопрос об отношении литературы к правде. Правда — она и хорошая и дурная, полосатенькая она, и не будет удовлетворять вполне потому, что, поскольку одна полоска светлая — это хорошо, а если другая тёмная — это уже неприятно. В литературе — а в вашей в особенности — в вашей классовой литературе в эту эпоху что важно? Не тёмные стороны жизни, от которых отходят и отходят довольно быстро, — никогда люди не отходили от своего прошлого, никогда не рвали прошлого и не отсекали его с такой силой, как это делается в наши дни, у нас.

Смотрите, бога устранили, целый ряд таких вещей, которые казались совершенно необходимыми, привычными в жизни, устранили, происходят совершенно невероятные вещи. Человек три дня не выходил из дому, вышел на Арбатскую площадь, а где же тут церковь была? Тут церковь была три дня тому назад. Церкви нет.

В 1929 году, когда я был здесь, то, проезжая мимо Иверской часовни, видел — загородили её забором из досок, — ну, думаю, ремонт делают. Утром еду, около двенадцати часов на другой день — ни забора, ни Иверской нет.

Я этим хочу сказать, товарищи, фигурально о том, какова быстрота исчезновения старины. Я ходил по этой стране с десятками тысяч людей, и я помню, как, подходя к Тихону Задонскому, за полверсты становились на колени и на коленях ползли тысячи, это было не так давно. Ещё во время империалистической войны Киево-Печёрскую лавру посещали сотни тысяч людей, теперь они не только дорогу туда забыли, но вообще об этом не помнят ничего. О чём это говорит? Это не может говорить о том, что люди стали легкомысленно относиться к господу богу. Они к богу воинствующему, церковному, официальному относились иначе, чем относились попы, но у них какой-то бог был, и тем не менее они ушли от него, поворотились боком и ушли. Это свидетельствует отнюдь не о легкомыслии, ибо это укреплялось две тысячи лет, если считать со времени существования христианства. Тысяча девятьсот двадцать лет вколачивали евангелие, вколачивали церковную литературу, и тем не менее инстинкт познания помог человеку сбросить с плеч, смахнуть эту тяжесть, лежавшую на нём почти две тысячи лет.