Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

него по окончании переговоров красненькую на покупку соответствующего числа ведер водки «грамоту вспрыснуть», были в самом счастливом настроении духа и оглашая воздух благодарственными кликами, «потому как завсегда своих, Блиновых, господ за благодетелев почитали и, значит, и впредь настоящий у них помещик есть»… и так далее.

Купец Середкин, чтобы не отстать от барского примера и для снискания благорасположения недавних врагов и будущих «соседушек» по крусановским кругам, заявил тут же, что он жертвует со своей стороны четыре «ведерышка» на угощение их по окончании косовицы.

Восторг произвело это обещание невообразимый…

– Ну и пора! – даже вздохнул, как вздыхает человек, сбрасывающий тяжелую ношу с плеч, Троекуров, когда этот народ с новыми песнями и ухарским присвистом повалил наконец со двора, a за ним, усердно раскланиваясь на все стороны, выехал и Середкин, со своим приказчиком за кучера.

Ему самому тем временем перебинтовали надлежащим образом и уложили в лубки ногу… И нога эта, и возня с крестьянами, и весь этот перемол лишних слов, потраченных им на увещания, соглашения и угрозы, привели его в нервное, раздраженное состояние. Он велел подавать коляску и, ответив решительным, несколько даже нетерпеливо выраженным несогласием на любезное настояние хозяина позволить проводить его «на всякий случай» до Всесвятского, поспешно простился с ним и уехал.

– Потемкиным ведь тоже глядит, барич! – сказал себе под нос Блинов, стоя на крыльце, до которого проводил его, и глядя прищурясь ему во след…

И он презрительно усмехнулся, тотчас же сообразив, «как нелепы подобные потемкинские замашки при общем нивелирующем духе нашего века» и насколько «мировоззрение подобного барича ничтожно пред трезвым взглядом просветленного наукой реалиста-мыслителя».

– Семен Петрович, – отнесся он к исправнику, стоявшем на дворе в нескольких шагах от крыльца и занятому весьма, видимо, озабочивавшим его разговором с мужиком, сотским, которому поручено было им привести с лугов арестанта, – я умираю с голоду, да и вы тоже, полагаю. Пожалуйте, у меня денщик мастер битки готовить.

– Сейчас, сию минуту, – торопливо и не оборачиваясь отвечал тот.

Блинов сидел уже за столом пред тарелкой окрошки, когда Факирский, все так же озабоченно и морщась, вошел в столовую и без слов опустился на место насупротив его.

– Э, да вы туча-тучей! Что случилось? – спросил хозяин.

Исправник повел на него вкось глазами и не то просительно, не то смущенно сказал:

– Вас не затруднит, полковник, приказать послать от стола чего-нибудь поесть этому… молодому человеку?..

– Какому? – вскликнул, не понимая в первую минуту, Блинов.

– Которого арестовал я… в лугах… Я велел посадить его тут у вас в пустой кладовой…

– Да, да… Я прикажу… A что он за человек? Я его, признаться, и не видел-то хорошенько… Троекуровым этим заняты все были…

– Человек по-видимому развитой… как мы с вами, – пролепетал не сейчас исправник, продолжая не глядеть на своего собеседника.

Тот понял с первого намека. Он быстро вскинул вверх голову и засиял взором:

– Что вы говорите! Не бродяга, значит, не мужик он?.. Студент, а?..

Он понизил голос до шепота:

– С социальными целями?.. Я знаю, по Волге идет теперь у них пропаганда… Так это один из таких, полагаете?

– Очень похоже, – как бы против воли падали слова с губ Факирского, – мы с вами прибежали на место, когда он уже был схвачен… Кучер посредника, грубый, как все эти люди, цапнул его прямо за бороду… борода оказалась фальшивою… И что очень странно, как я узнал сейчас, и кучер этот, и его барин знают, кто он… и не назвали. И, как оказывается далее, он, этот молодой человек, проживает уже несколько времени в здешней стороне. Крестьяне, вы слышали, по врожденному в них страху к нам, полиции, и к суду, заверяли хором, что никогда не видали его, a в действительности многие и не раз встречались с ним – одет он был не крестьянином – в окрестностях одной соседней вам деревни, Быкове, где он, по-видимому, и имел пристанище у тамошнего землевладельца Троженкова, знаком он вам?

– Нет, – быстро и тоном сожаления отвечал хозяин, – не имел случая сойтись с ним нигде. Говорят, человек необыкновенно умный и вполне прогрессивный!..

– Д-да-с, – иронически и незаметно для себя, все далее и далее увлекаясь на откровенность, пропустил исправник, – он состоит даже у нас под тайным надзором, как подозреваемый в доставлении корреспонденции в газету Колокол.

– Вот как! – засмеялся его собеседник. – И что же вы, по своей обязанности, должны в известные сроки доносить о нем начальству?

– Что же мне доносить? Писем он мне своих не показывает, да и по почте их, вероятно, не посылает. Так мне, если б я и расположен был к инквизиторскому образу действий, нет и почвы на то… Впрочем, и начальство, – промолвил усмехаясь Факирский, – надо отдать справедливость, нисколько не отличается фанатизмом по этой части.

– Что правда, то правда! – вскликнул, потирая радостно руки, Блинов. – Наши правящие сферы, вообще говоря, отличаются самою похвальною толерантностью. Нельзя-с, против духа века ничего ведь не поделаешь!.. Хотя, – промолвил он наставительно, лукаво подмигивая при этом, – начальство никогда не следует баловать хвалой, a держать его, напротив, всегда под страхом, что оно недостаточно либерально действует. В этом настоящая политика людей движения… Ну-с, a что же ваш… молодой человек? – перебил он себя. – Говорили вы с ним?

– Немного успел, a говорил…

– Что ж он?

– Он проголодался прежде всего… и выразил мне даже это несколько бесцеремонно, – добавил с легкой гримасой Факирский.

– Как так?

– Да просто: «Дадут мне, говорит, жрать или нет?»

– Ах, Боже мой, – вскинулся вдруг Блинов, как бы мгновенно испуганный неудовольствием человека, способного так энергически выражать свои желания, – да прикажите поскорей пригласить его сюда. Он с нами и пообедает… Денщику я прикажу поставить все блюда на стол и убираться на кухню… a то, знаете, старосолдатские понятия: как, мол, это господа с арестантом… Ну, a тут мы на свободе, en trois2, частным образом…

– Д-да… Что же, таким манером можно, – после легкого колебания согласился и исправник.

Через несколько минут в передней раздались тяжелые шаги, и в отверстие полураскрытых половинок двери в столовую просунулась голова мужика, сотского:

– Привел, ваше благородие, – доложил он как бы с таинственностью, отыскав глазами исправника.

– Хорошо, давай его сюда!.. А сам можешь идти…

– Там на кухне тебя накормят, любезный, я приказал, – поспешил прибавить со своей стороны хозяин.

– Много благодарим, ваше…

Низко нагнувшаяся за этими словами голова исчезла, и на место ее, широко откидывая дверь рукой, выступила знакомая нам белобрысая и самоуверенная фигура Иринарха Овцына в красной кумачовой рубахе на выпуск и пестрядевых портах,