Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Вид имеешь?

– Можете поглядеть, – проговорил Овцын, – возьмите у меня в кармане.

Исправник вынул из кармана Овцына форменный, за печатью билет, прочел с озабоченным и недоверчивым видом:

– Занимаешься чем? – обрывисто спросил он опять.

Иринарх поглядел на него, помолчал…

– Не желаю отвечать, – сказал он, сообразившись.

Факирский несколько озадаченно взглянул на него в свою очередь и тут же, отвернув глаза, обратился к толпе:

– Знает его кто-нибудь из вас? Как он сюда попал?

– А леший его знает, жулика, отколь взялся! И видом не видывали допрежь того… Мало ль их ноне наймоваться ходят на косовицу-то, – поспешно отвечали мужики.

– Быдто так кажет, что встрелся он мне севодни… с помещиком тут с одним, – робко пролепетал один голос (это был косарь, державший утром лошадь Троекурова в минуту расправы его с Овцыным).

Но ему не дали продолжать:

– Ну чего врать-то! Встрелся! Сам видишь, шатун какой, аль, может, беглый, а то «с помещиком». Станет с ним помещик компанию вести! Молчи лучше! – шукали на него, пугливо оглядываясь на «господ», крестьяне, из которых многие сами в эту минуту узнавали Иринарха за лицо, которое случалось им видеть именно в «компании» помещика Троженкова, соседа, постоянно проезжавшего чрез их деревню.

Подполковник Блинов, все время суетившийся у ноги Троекурова, быстро шагнул к исправнику:

– Прикажите скорее взять этого молодца да и в острог что ли, – прошептал он ему на ухо, кинув рассеянный взгляд на отворачивавшегося от него Овцына, – а крестьян оставьте! Посредник очень настаивает, чтобы кончить все это миролюбиво; а насчет Середкина не беспокойтесь: он жаловаться не станет, я вам отвечаю.

– Я очень рад, – ответил радостно Факирский. – Сотский! – крикнул он, оборачиваясь, – возьми арестанта!..

Тележка с Середкиным и костоправом, которого он нашел на кругах Девушкина, подъезжала тем временем к ним.

Все опять обратилось к Троекурову.

«Фершал Флегон» оказался действительно знающим свое дело. Он ловко и быстро вправил и соединил концы поломанной кости и, за неимением лубков и холста, забинтовал голень покамест кушаками, взятыми у предлагавших их усердно крестьян.

– Уж позволь, родимый, – каким-то умиленным голосом говорили теперь крестьяне Борису Васильевичу, – мы вас в экипаж снесем.

Они подняли и донесли его до коляски, натащили в нее и набили полупросохшей травы в уровень с сиденьем, чтобы дать ему возможность держать ногу в горизонтальном положении.

– Позвольте предложить вам, – сказал ему Блинов, – вам до себя верст 15 ехать, моя же усадьба всего отсюда в трех верстах, а от вашего пути крюку и полверсты не будет. У меня и лубки найдутся, и бинты нарежут: мы возьмем с собой фельдшера, и вы по крайней мере вернетесь домой вправленный, так сказать, по всем началам науки.

– Это точно! – заметил на это одобрительно «Флегон».

Троекуров подумал, что всю эту операцию лучше действительно проделать загодя у чужих и избежать таким образом лишних «женских ахов и охов», ждущих его дома, и согласился.

– Ну, спасибо, ребята, – обратился он к окружавшей его, любовно и искательно заглядывавшей ему в глаза толпе, – и марш по домам сейчас! Надеюсь, что на этот раз упрошу г. исправника и бывшего вашего помещика простить вам ваше сегодняшнее… своевольство. Но если бы вам вздумалось начать что-нибудь подобное снова, помните, я вам не прощу!

Мужики кругом повалились ему в ноги:

– Батюшка, милостивец… Дай тебе Пресвятая Богородица много лет здравствовать, а мы по всякому твоему слову, а не то, что… Мы единственно, как по нужде своей, потому нам тяпнуть негде…

– На это опять же один у меня ответ вам: обратитесь к бывшему вашему помещику; он, я уверен, сделает для вас все, что сочтет возможным.

Блинов, с выражением снисходительного достоинства на чуть-чуть улыбавшемся лице, повел на них взглядом в свою очередь:

– Вернувшись домой, выберите из себя человек пять стариков и пришлите ко мне на двор, мы потолкуем… Вы мне позволите с вами сесть, Борис Васильевич, – поспешил он прибавить, как бы с тем, чтоб иметь предлог не обращать внимания на благодарственные возгласы и торопливые в пояс поклоны, отвечавшие на его слова.

И так же торопливо подобрав свои косы и кафтаны, толпа радостно и шумно повалила теперь с «кругов» на проезжую дорогу, по направлению своей деревни.

«В лузях, лузях… во зеленыих…»

– зазвенел чей-то высокий хриплый фальцет, и к песне, чем далее, тем звончее и дружней приставали грудные, мужественные голоса…

– Вы и своих-то уж отправьте восвояси, Афанасий Доримедонтович, – сказал с невольною улыбкой Блинов, обращаясь к уныло сидевшему в своей тележке, с вожжами в одной руке и цветным платком в другой, купцу Середкину.

Толстый купец вздохнул, отер в двадцатый раз свое обливавшееся потом лицо и кликнул своего, стоявшего среди его косарей с подобною же унылостью на физиономии, востроносого приказчика для передачи ему соответствующего приказания.

– А вы уж ко мне милости просим, – продолжал Блинов, – мы там с вами окончательно переговорим… И вы с нами, Семен Петрович? – обратился он к Факирскому.

– Да вот-с, насчет отправки арестанта распорядиться надо, – ответил озабоченно тот, – и допрос-то, собственно, по форме снять с него надо.

– А вы прикажите его свезти ко мне, там и допросите на досуге, чем вам для этого нарочно в город ехать. А чтобы не убежал, я вашему сотскому на подмогу сторожа дам… Ну-с, а теперь ехать, – весело заключил он, влезая в коляску Троекурова и осторожно усаживаясь подле него, чтобы не дотронуться до его больной ноги. – Трогай!

XII

1-Дантисты базаровской безпардонной вольницы, Собакевичи и Ноздревы нигилизма… их систематическая неотесанность, их грубая и дерзкая речь не имели ничего общего с неоскорбительною и простодушною грубостью крестьянина, а очень много с приемами подьяческого круга, торгового прилавка и лакейской помещичьего дома-1.

Герцен. Общий фонд.

В усадьбе Блинова «недоразумения», как выражался он, между ним и его бывшими крестьянами совершенно благополучно устроились. Крусановские круги, окончательно оставшиеся за ним, он согласился разделить на две арендные стати, по 40 десятин в каждой, из которой одну взял Середкин, а другую он отдал в 12-летнее пользование крестьян, со сбавкой с них против Середкина по 10 рублей на круг. Последнее условие положено было занести и в уставную грамоту…

«Таким образом, – говорил Блинов, пожимая руки Борису Васильевичу и глядя на него умильно усмехающимися глазами, – благодаря вашему, можно сказать, вполне авторитетному на этих темных детей природы слову, немыслимое оказалось возможным и невозможное становится действительностью»…

Темные дети природы в свою очередь, получив от