Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

даже не свое плетешь… Довольно разговоров! Слушайте вы, – обратился он к толпе, – в последний раз говорю я вам, и помните: этого теперь громом не отшибить – крусановские круги решены на вечные времена в пользу помещика, и волен он их отдавать в аренду, кому ему угодно и на каких ему вздумается условиях с той самой минуты, когда будет введена мной по вашей деревне уставная грамота…

Между крестьянами послышался ропот.

– Не поддавайтесь ему, ребята! – отчетливо визгнул в задних рядах чей-то разъяренный и не мужицкий голос. – Это все обман один. Вам царь приказал всю землю отдать, a баре обобрать вас хотят…

Кровавые круги запрыгали в глазах Троекурова. Он ринулся вперед в раздавшуюся мгновенно еще раз пред ним толпу, прямо на этот голос, на голос подвязанного малого, – это был он несомненно он, – вид которого давно мозолил ему глаза.

Он уже настигал его, уже протягивал руку, чтобы схватить его за ворот… Малый увернулся, сделал отчаянный прыжок назад и, размахнувшись дубоватою палкой, которую держал в руке, пустил ее изо всей силы в ноги Троекурова…

Она ударила его в коленную кость ниже чашки. Он ухватился за нее, чувствуя, что падает, и закусывая губу, чтобы не крикнуть от страшной боли…

В толпе поднялось смятение. Несколько человек кинулись подымать «посредственника».

Ударивший, с забегавшими как у зайца глазами, метнулся в сторону…

– Я за вашу волю, ребята, за ваши права! – крикнул он неестественным, растерянным криком.

Никто не ответил на него. И не успел он открыть рта еще раз, как пред ним выросла скуластая, страшная выражением своим, фигура Скоробогатова – и железные пальцы рванули его прямо за бороду…

Борода эта, вместе с обвязывавшим лицо платком, осталась в этих пальцах… Шляпа как бы сама собой спрыгнула с головы, волосы разлетелись, подхваченные ветром.

– Ваше высокоблагородие! самый тот и есть! – крикнул Скоробогатов, узнавая Иринарха Овцына. – Вяжи его, ребята! Кушак у кого есть?

Десятки рук, торопливо распоясавшись, потянулись к нему с кушаками.

– Ишь, дьявол, вдарил как! Взялся отколь незнамо, бунтовщик!

– Бороду ишь подвязал! – голосили крестьяне. – Вот тя подвяжут! Крути ему крепче руки, кавалер, чтобы чувствовал, значит!..

Скоробогатов стянул эти руки за спину их владельца, связал их двойным узлом кушака и ткнул его в шею с неудержимым движением злости.

– Не трогать! – досадливо крикнул Троекуров.

Его самого только что подняли, и он, перемогая всею силой воли донимавшую его боль в колене, стоял теперь, опираясь на ту же, причинившую сму эту боль палку Овцына, поднятую одним из крестьян по его приказанию.

Он пристально уперся взглядом в страшно побледневшее, но как бы еще сильнее озлившееся лицо Иринарха.

– Вы понимаете, – проговорил он, – что тут уже не личные счеты. Я вам мутить крестьян дозволить не вправе… Где господин исправник? – обернулся он взглядом на окружающих.

Факирский с Блиновым бежали к нему.

– Борис Васильевич, что такое, что случилось? – с искренним участием и тревогой спрашивал Блинов, между чем как молодой исправник перепуганными глазами обводил лица толпившихся кругом крестьян со стоявшим между них арестантом.

– Вот этот переодетый… – чрез силу, неохотно отвечал Троекуров. – Спросите!.. Крестьян явно подстрекали, – понизил он голос, – и я, надеюсь, полковник, раз настоящий виновник теперь налицо, что вы не дадите хода сегодняшней здесь… свалке и склоните на то же вашего купца… Его увечных я берусь удовлетворить.

– Помилуйте, – прервал Блинов, смутившись вдруг, – на что же… я сам… Я, поверьте мне, с неменьшим, как вы, отвращением отношусь к эксплуатации труда капиталом… и готов воспользоваться вашим добрым советом… Но, Боже мой, – прервал он себя, – вы ужасно страдаете, по лицу вашему видно. Вероятно, у вас кость зашиблена серьезно… Воды бы поскорей, бинтовку…

Но давно знакомый с увечьями и ранами Скоробогатов уже бежал к своему барину с зачерпнутою им в реке ведеркой воды…

Троекурова посадили на траву… Кость у него оказалась переломленною.

Все переполошилось кругом.

– Костоправа нету ль тут по близости? – крикнул Скоробогатов, быстро вскакивая на ноги с колен, на которые опустился, ощупывать ногу Троекурова.

– Костоправа?.. Есть, братец ты мой, есть!.. Вот тут, с полверсты будет, на Приреченских, значит, кругах, от помещика Девушкина народ косит, так вы Флегона спросите, Ящера прозывается, он тут за приказчика от барина поставлен над народом… Настоящий этто фершал, ученый… Сбегать что ль надоть?

– Извольте, я могу для скорости съездить за эвтим человеком в экипаже, – предложил, тяжело переводя дух от ходьбы и перепуга, купец Середкин, подошедший тем временем к месту происшествия.

– Поезжайте скорее, поезжайте! – суетился Блинов, торопя его.

Он взобрался в свою тележку, посадил к себе одного из крестьян, вызвавшегося указать ему «Флегона, фершала», и быстро покатил на своем сытом иноходце…

В пяти шагах от безмолвно, перемогая боль, сидевшего на траве Троекурова стоял связанный арестант с выражением пойманного волка на лице, хранившем еще свежие следы полученного им за несколько часов пред этим оскорбления, – оскорбления, за которое «отмстил он теперь»… Но мщение это далеко не удовлетворяло его, далеко было не то, на что он рассчитывал во злобе своей. Этот ненавистный ему человек не был им унижен, нанесенное ему увечье не смывало позорных синяков, бороздивших его, Овцына, щеки. Оно, напротив, послужило на пользу этому человеку, возбудив к нему общее участие, a к нему, «отмстившему», негодование и презрение… Да, он не мог не сознавать, не видеть это: все в эту минуту было занято им, этим «барином», суетилось около него, a его, «нового человека», революционера, заявившего себя сейчас делом, «пахнущим каторгой», будто забыли: за этою тревогой о нем: успеем-де еще тобой, ничтожеством, заняться… «Мужичье поганое, – говорил себе, обливаясь желчью, Иринарх, – я за волю вашу, за ваши права», – крикнул он им сейчас, и никто из них не отозвался, не тронулся с места на этот крик, и все они, «с холопскою подлостью и страхом на лицах», отрекаются от него и обзывают «бунтовщиком», спасая себя и выдавая его… «Где буду я ночевать сегодня?» – пронеслось со внезапною дрожью по спине, в голове Иринарха.

Он невольно обежал взглядом кругом… Уйти некуда – со всех сторон все те же враждебно-презрительные лица… У него посинели губы…

Но вот к нему подходит господин в полицейском мундире, с молодыми, мягкими чертами лица, которому владелец его силится видимо в эту минуту придать как можно более строгое выражение.

– Кто… ты? – спрашивает он его, заметно для Иринарха поколебавшись на миг сказать ему это «ты» или вы.

– Андрей Федоров, клинский мещанин, – отвечал дерзко Иринарх, поводя глазами в сторону Троекурова.

Но Борис Васильевич