Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

поневоле (Блинов даже плечи приподнял, как бы душевно сожалея о том, что ему лично приходится подчиняться такому принципу)… Вы мне позволите поэтому оставить за собою полную свободу действий относительно людей, не заслуживающих, по внутреннему моему убеждению, ничего лишнего противу того, что мной уступлено им на законном основании.

Он как-то разом смолк, смущенный опять и видимо раздосадованный выражением лица Троекурова, который, пожевывая ус и словно с любопытством изучая своего собеседника, глядел ему пристально в глаза.

– Это слово настоящее, что господин полковник сейчас сказали, – заговорил в свою очередь Середкин, глядя искательно на Бориса Васильевича, – что у этого народа невежество и озорничество одно, поверьте чести, ваше выскородие! Как я, к примеру, заключимши натурально с господином полковником правильное условие, послал своих косарей, a этот народ не то что гнать, a даже до убивства… Извольте господина исправника спросить, сами видели, потому из городу выезжамши, a вам навстречу везут двоих, и даже один в бесчувственном виде, и собственно, можно сказать, сумнительно, чтобы жив остался.

Троекуров, сумрачно сжав брови и как бы только теперь вспомнив, живо обернулся на представителя инстинктивно противной ему полицейской власти:

– Вы, таким образом, прибыли сюда произвести уголовное дознание?

– Заявлено… Мой долг… – тихим и невеселым голосом пролепетала на это «власть».

«А, да ты вот какой!» – мелькнуло в голове Бориса Василевича, и он сочувственно взглянул на молодого, недавно назначенного исправника, с которым еще не имел случая встречаться.

– И что же потом – суд? – обрывисто спросил он его.

– Если захотят довести…

Факирский теперь в свою очередь поднял на него глаза, и Троекуров ясно прочел в них, что он рад бы был всей душой, чтобы не «доводили».

Середкин, по-видимому, прочел то же в этих глазах, но заметно озлился:

– А то как же, ваше благородие, – с запрыгавшими в азарте щеками воскликнул он, – спущать что ль им, сволочам, разбойникам?..

Троекуров смерил его глазами с головы до ног:

– Это ваше дело, – проговорил он сквозь зубы, – а в луга я вас все-таки не пущу до введения уставной грамоты, а грамоту я препровожу для предварительного рассмотрения в мировой съезд, а там она, надеюсь, пролежит у нас до конца сентября. Можете тогда высылать сюда ваших косарей!..

Жирный купец от неожиданности и испуга даже качнулся на толстых ногах своих. Блинов с изменившимся лицом выступил вперед:

– Позвольте, однако, господин посредник, ведь это… извините меня, это уже, так сказать, произвол!

– Жалуйтесь на меня, там видно будет…

Троекуров чуть-чуть приподнял свою мягкую шляпу, кивнул и, не глядя уже более на него, ни на его оторопелого «арендателя», быстро направился к неразошедшейся еще толпе…

Он сразу заметил, что там теперь происходило что-то новое. Пока он переговаривался с Блиновым и Середкиным, к блиновским крестьянам мало-помалу подтягивалась, смешиваясь с ними, та небольшая группа из числа разогнанных Троекуровым посторонних лиц, которая за несколько минут пред тем, отдалившись на некоторое расстояние, остановилась там, наблюдая и рассуждая о происходящем. Теперь все это вместе заметно волновалось. Борис Васильевич сощурился на ходу, пристально вглядываясь в эту как-то судорожно теперь двигавшуюся и раскидывавшую руками толпу.

В задних рядах так и шмыгала замеченная им еще ранее фигура бородатого парня, подвязанного платком под подбородок…

– Ну, что еще? – строго уставляясь на них и подходя к стоявшим впереди, громко спросил Троекуров.

Говор не смолк, a перешел в торопливое общее гудение. Сплошная масса туловищ колыхнулась, словно зыбь какая пробежала по ней, раздалась, выпихивая кого-то из среды себя, сомкнулась опять…

– Ну чиво, спрашивает, так говори! – поднялся слышный шепот нескольких десятков голосов. – Все одно, нам без травы не жить… Не съесть, чего робеть-то!..

– Аль барского вида испугался? – хихикнул кто-то в задних рядах, но тут же оборвал за поднявшимся общим шуканьем.

Выпихнутый вперед оказался знакомый Борису Васильевичу не старый еще мужик, Гаврила Петров, почитавшийся своими односельчанами великим умником и грамотеем, и, как это известно было посреднику по предварительным переговорам с блиновскими об уставной грамоте, главный противник соглашения их с помещиком. Он знал, кроме того, что за этим умником орудовал Троженков, у которого тот состоял на посылках, фактором и вообще клевретом.

– А, ты! – молвил с холодною презрительностью Троекуров, увидев его пред собой видимо смущенного внутренно, но также, очевидно, настраивавшего себя на смелость. – Так и следовало ожидать! Ну, о чем у вас опять, говори, коли выслали!.. Да шапку долой, во-первых! – крикнул он.

Гаврила Петров поспешно скинул шляпу. Ближние к нему крестьяне так же поспешно последовали его примеру.

Он уткнулся на миг глазами в землю, кашлянул в руку и, утерев затем рот рукавом новой ситцевой рубахи, начал с оника:

– Как ежели, ваше всблагородие, нам насчет наших кругов в губернии действительно отказано, так все ж по закону следствует, что окромя нас в нынешнем, значит, лете никому тут косить не можно.

Троекуров с изумлением вперил в него глаза.

– Это еще что! С чего ты взял?

Мужик ухмыльнулся с заметным на лице самодовольством:

– A как вашему всблагородию известно, что закон обратной силы не имеет, – отчетливо проговорил он явно заученную с чужого языка фразу.

Троекуров не мог удержаться от улыбки:

– К чему же ты это сюда пришел?

– A к тому ваше-с… что, к примеру, теперича сами вы нам на плану показывали, все почитай барское яровое поле по нарезке нам, крестьянам, в надел отходит, так аль нет?

– Так!

– Хорошо-с. Теперича на поле том, значит, овес посеян. Чей он?

– Разумеется барский!

– Так-с! Барский. Барин его, значит, скосит и в гумно свое свезти велит?

– Конечно! – нетерпеливо, но невольно интересуясь тем, куда гнет деревенский законник, сказал Борис Васильевич.

Гаврила Петров переступил с ноги на ногу, утерся еще раз рукавом рубахи и продолжал:

– Значит, поле нам отмежено, a господин с него овес собрал, a круги от нас отрезали, и он же, барин, с них траву возьмет. Как это рассудить по правилу, вашесблагородие? – говорил он уже с некоторым шипением, поощряемый одобрительными кивками и прорывавшимися возгласами сочувствия со стороны своих. – А мы так по закону мекаем эвто: ежели по уставной грамоте, так, значит, все эвто навпредки рази будет, с осенней, к примеру, по уборке озимаго, скажем, посева, a дотоль чтобы все по-старому: как барину, значит, с поля овес в свою пользу, так и нам травушку взять с тех местов, коими завсегда пользовались…

«Какова троженковская казуистика», – пронеслось в голове Троекурова, он начинал сердиться:

– Довольно! – воскликнул он, перебивая расходившегося оратора. – Ты очень хорошо понимаешь сам, что плетешь ложь и вздор и