Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Уж ясно отличает он огромную толпу, скучившуюся на одном пункте этого широкого лугового пространства. «Крусановские круги, – говорит ему, оборачиваясь с козел, писарь с побледневшим лицом, – народ ишь как бегом туда прет…»

Действительно, с соседних, ближайших и дальних десятин, оставляя ряды свои недокошенными, несется туда «народ»: косцы в белых рубахах, побрякивая подвязанными к поясу брусницами, с блестящею косой за плечом, бабы в ярких паневах, с граблями в руке. На всех лицах выражение жадного любопытства, – наполовину тревога, наполовину какое-то плотоядное нетерпение скорейшего зрелища и участия в том чем-то, что совершается там.

На крусановских кругах собралась толпа человек в шестьсот. Точнее, это были две неравномерные числом, но равно возбужденные толпы, наступавшие друг на друга, беспощадно топча ступнями длинные ряды свежескошенной травы. Гул криков, ругани и угроз несся далеко кругом, оглушительный и непонятный. Мускулистые, огромные, красные кулаки, с угловатым движением расходившихся локтей, то и дело взмахивались в воздухе, потрясая косовищами и кольями. Свалка шла вовсю…

– При прямо на них, да смотри осторожней, не задавить кого! – крикнул Борис Васильевич.

– Берегись, берегись! – голосил Скоробогатов, сворачивая разом рыжих с дороги на задние ряды ближайшей к ним и многочисленнейшей толпы.

Троекуров поднялся на ноги в коляске, обозревая быстрым оком то, что происходило впереди.

Эту ближайшую к ним толпу составляли, понял он тотчас, аборигены, так сказать, лугов, крестьяне, искони косившие на них, – и в первой линии, очевидно, стояли блиновские, отстаивавшие «свою траву» против косцов, «нагнанных» сюда купцом Середкиным; к ним примыкала масса сочувствующих – «соседей», сбежавшихся на гам спора. Эти посторонние галдели и ругались с неменьшим азартом, чем сами заинтересованные в деле, и напирали на них сзади во всю грудь, поощряя их криком и угрозами, и несомненною, казалось, готовностью принять вот-вот сейчас, вместе с ними, ради уж одного удовольствия драки, в колья и косы. Противная сторона, середкинские косцы, впятеро меньшая числом, но, видимо, подбодренная вином, держалась стойко, не уступая ни на шаг валившему на нее валом врагу.

– Берегись, берегись! – хрипел наезжая Скоробогатов.

Горячий пар лошадиных ноздрей бил уже по затылкам ближайших; нежданный грозный голос звучал над самым их ухом… Головы изумленно, испуганно обернулись; туловища инстинктивно подались, метнулись в сторону, сообщая то же впечатление нежданности и испуга из рядов в ряды. Сплошная стена их внезапно дрогнула, раздалась, отбежала, растерянно озираясь на этих взмыленных коней, на правившего ими скуластого «черта», на «матерого барина», так решительно грозившего им взглядом с высоты своего сиденья, – и коляска Троекурова, перерезав продольно обе линии враждующих, круто завернула назад и остановилась дышлом насупротив сбившейся, перемешавшейся, как горох в мешке, и оробело смолкшей теперь разом толпы.

– Что за шум, что у вас тут творится? Нестройное, непонятное галдение поднялось опять в ответ на этот вопрос.

– Молчать! – И Троекуров еще раз вырос во весь рост в своей коляске. – Кто тут блиновские? Выходи вперед! Остальные назад… Назад, говорю! – еще громче крикнул он, сверкнув глазами.

Народ отшатнулся, и человек полтораста блиновских крестьян не то угрюмо, не то робко оглядываясь и смыкаясь кучей, пододвинулись к коляске.

– Ладно! Проходи от меня по правую руку… Я с вами сейчас потолкую, – медленно и значительно проговорил Борис Васильевич, пропустив их мимо себя. И, обернувшись к остальным, надвигавшимся к нему опять с противоположной стороны:

– На эти круги сегодня утром явились косцы от купца Середкина, взявшего их в аренду у помещика. Так было дело?

– Так точно-с изволите говорить, вашеско…

И словно из-под земли выпрянул пред Троекуровым вертлявый парень с разбегающимися во все стороны глазками и вострым носом, стриженный в скобку, – приказчик купца Середкина.

Ужасно спеша и бойко потряхивая маслистыми волосами, он не то плачущим, не то язвительным тоном начал объяснять, что, прибыв ранним утром с нанятым его хозяином народом, они беспрепятственно косили до полудень, но что тут «с дрекольем и всяким оружием набежали на них неизвестные мужики» и «произвели страженье», причем двум из его косарей «прошибли голову до мозгов», a троим «ноги отбили до бесчувствия даже»…

– Ври больше, аспид! – шумно прервали его из среды блиновских. – Ишь, расписывает, язва! Сам он, ваше благородие, народ свой, разбойников, противу нас в дреколья пущал. Водкой поил, чтобы силой, значит, всей на нас… Кабы не они, рази б мы стали! Аспид, кровопивец, Бога на тебе нет!

– Где они, твои люди? – крикнул на приказчика Троекуров. – Выводи!..

Выступило человек шестьдесят всяких городских бездомовников, отставных солдат и мещан.

– Бери их в сторону, влево! A вам, – строго выговорил посредник, обращаясь к массе глазевших на происходящее посторонних зрителей, – видно своего дела нет? По местам сейчас! Живо!

Шляпы машинально, как бы сами собой, скинулись с голов, и любопытствующие соседи с прощальным поклоном и смущенным почесыванием затылков потянулись во все стороны. Только не очень большая кучка людей, в том числе уже замеченный Троекуровым, чем-то видимо весьма озабоченный и как-то странно шмыгавший среди рядов бородатый малый в накидном армяке, с низко нахлобученною на глаза шляпой и лицом, широко подвязанным пестрядевым платком, как бы от флюса, отойдя шагов на пятьдесят, остановился, зорко поглядывая с этого расстояния на место описываемого нами действия.

Троекуров вышел из коляски и медленным шагом подошел к блиновским крестьянам. Скоробогатов за ним проворно соскочил с козел и, передав вожжи сидевшему подле него писарю, побежал к лошадям выправить съехавшую шлею на крупе правого дышлового.

– Что же это вы, разбойничать вздумали? – начал неспешно Троекуров, поводя глазами по взъерошенным бородам, порванным рубахам и кровяным царапинам на лицах стоявшего пред ним в смущении народа.

Он не успел договорить, как к ним с громом колокольчика подъехала тройка под тарантасом, и из него проворно выскочили исправник Факирский и спутник его, подполковник Блинов. Вслед за ними в тележке, на добром, сытом иноходце катил рослый и дородный купчина в долгополом кафтане и цилиндре из темной соломы с подбитыми зеленою тафтой широкими полями, и с лицом красным как брусника, не то от зелена-вина, не то от пробиравшего его волнения. Это был сам Середкин.

– Борис Васильевич, – заговорил торопливым и заискивающим голосом Блинов, выскакивая из тарантаса и подбегая к нему с приложенною к козырьку рукой, между тем как глаза его с прорывавшимся в них помимо его воли выражением злости направлялись на стоявшую пред ним толпу крестьян, – я узнал сейчас, что эти молодцы своевольничают на моей земле…