Валентина Колесникова - Гонимые и неизгнанные

Черствый от природы, Николай со времени вступления на престол искоренил в себе все человеческие чувства и дошел до такой степени изуверства в нравственных убеждениях, что, единственный из всех современных государей, часто отягчал приговоры военных судов. Все служило для него предлогом к тщеславию - законодательство, управление, армия, флот, финансы, искусство и наука".

Экскурс литературный

В феврале 1878 года Лев Николаевич Толстой приехал из Ясной Поляны в Москву, чтобы собрать материалы о декабристах для задуманного о них романа. Он встречается и долго беседует с оставшимися в живых декабристами П.Н. Свистуновым и А.П. Беляевым1.

Писателю помогают самые разные люди, и вскоре он знакомится с письмами А.А. Бестужева-Марлинского, "Записками" М. Бестужева, В. Штейнгейля, читает статьи о Г.С. Батенькове, К.Ф. Рылееве.

В некрологе, опубликованном по смерти М.И. Му-равьева-Апостола, В.Е. Якушкин писал: "Когда гр. Л.Н. Толстой собирался несколько лет тому назад писать роман о декабристах... он приходил к Матвею Ивановичу для того, чтобы расспрашивать его, брать у него записки его товарищей и т. д. И Матвей Иванович неоднократно тогда высказывал уверенность, что гр. Толстой не сможет изобразить избранное им время, избранных им людей: "Для того чтобы понять наше время, понять наши стремления, необходимо вникнуть в истинное положение тогдашней России; чтобы представить в истинном свете общественное движение того времени, нужно в точности изобразить все страшные бедствия, которые тяготели тогда над русским народом; наше движение нельзя понять, нельзя объяснить вне связи с этими бедствиями, которые его и вызвали; а изобразить вполне эти бедствия гр. Л.Н. Толстому будет нельзя, не позволят, даже если бы он и захотел. Я ему говорил это". Л.Н. Толстой обратился в III отделение, которое в 1878-1880 годах возглавлял А.Р. Дрентельн с просьбой допустить его к архивным материалам. Но из III отделения на имя графини А.А. Толстой пришел такой ответ: "Допущение графа Л.Н. Толстого в архиве III Отделения представляется совершенно невозможным". Это была одна из главных причин прекращения Л.Н. Толстым работы над романом о декабристах.

Однако интерес к декабристам у Толстого никогда не угасал: он продолжал общаться с П.Н. Свистуновым, М.И. Муравьевым-Апостолом, Д.И. Завалишиным. Во второй половине 1902 года писатель работал над XI главой "Хаджи-Мурата", посвященной Николаю I. Вот одна из редакций характеристики монарха: "Царствование его началось ложью о том, что он, играя роль, уверял при всяком удобном и неудобном случае, что он не знал того, что Александр назначил его наследником, и что он не желает престола. Это была ложь.

Властолюбивый, ограниченный, необразованный, грубый и потому самоуверенный солдат, он не мог не любить власти и интересовался только властью, одного желая - усиления её. Его присяга Константину, из которой он и его льстецы сделали потом подвиг самоотвержения, была вызвана страхом. Не имея в руках акта о престолонаследии и не зная решения Константина, провозглашение себя императором подвергало его опасности быть свергнутым, убитым, и он должен был присягнуть Константину. Когда же Константин опять отказался, вспыхнул мятеж, состоящий в том, что люди хотели облегчить то бремя, которое будто бы так тяготило его. И на это он ответил картечью, высылкой и каторгой лучших русских людей. Ложь вызвала человекоубийство, человекоубийство вызвало усиленную ложь".

Толстой - Стасову: "Окончил статью о войне и занят Николаем I и вообще деспотизмом, психологией деспотизма, которую хотелось бы художественно изобразить в связи с декабристами.

"Документ Николая"

Во время одной из встреч В.В. Стасов дает Толстому один любопытный документ - копию с подлинника "Записок" Николая I, хранящегося у его приятеля.

"Это какое-то утонченное убийство", - сказал Лев Николаевич, прочитав его, и, поблагодарив В.В. Стасова за возможность познакомиться с этим документом, добавил, что у него теперь "ключ, отперший не столько историческую, сколько психологическую дверь". Л.Н. Толстой делает свою копию, сохраняя орфографию подлинника, и озаглавливает: "Документ Николая".

Судьба подлинника "Записки" неизвестна. В печати его не обнародовали.

П.Е. Щеголев упоминает об этом в книге "Николай I и декабристы": "Существует один любопытный документ. Это - составленный и собственноручно написанный Николаем с многочисленными помарками обряд, по которому должна была быть совершена казнь и экзекуция над декабристами".

Первая публикация, в которой рассказана и предыстория нахождения текста "Записки", и дан полный её текст, сделана была в журнале "Новый мир" Е. Серебровской1.

Интересен при этом исторический парадокс: подлинник "Записки" принадлежат поэту Арсению Аркадь-евичу Голенищеву-Кутузову - внуку графа Павла Васильевича Голенищева-Кутузова, который был в 1825-1830 годах петербургским генерал-губернатором. Однако и для современников, и в памяти потомков его имя навсегда связано с палачеством: он, один из убийц Павла I, спустя четверть века, снова, по сути дела, выступает в роли убийцы, будучи активнейшим членом Следственной комиссии, осудившей декабристов. Это его имел в виду Павел Иванович Пестель, когда на допросе, обвиняемый и царем, и членами Комитета в кровожадности, в том, что он изверг и цареубийца, заявил: "Я ещё не убил ни одного царя, а среди моих судей есть и цареубийцы!"

Именно ему, Голенищеву-Кутузову, адресовал монарх для исполнения свою "Записку", писанную в одночасье, не стесняясь своей плохой грамматики, помарок и исправлений, которые ещё более откровенно обнажают и его жестокость, и животный страх, и нетерпение в ожидании скорой кровавой расправы (даже сейчас "Записка" поражает обстоятельностью бездушия).

И хотя Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов вряд ли стремился обнародовать документ, связанный и с позорной страницей истории самодержавия и с именем своего деда (да и публикация была невозможна - на троне был старший сын Николая I - Александр II), однако, разрешая приятелю своему В.В. Стасову скопировать подлинник, вряд ли сомневался, что рано или поздно этот документ получит огласку.

Приведем этот документ полностью, придерживаясь орфографии подлинника:

"В кронверке занять караул. Войскам быть в 3 часа. Сначала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамен. Конвойным оставаться за ними щитая по два на одного. Когда все будет на месте то командовать на караул и пробить одно колено похода потом Г. генералам командующим экс. и арт. прочесть приговор после чего пробить 2 колено похода и командовать на плечо тогда профосам сорвать мундир кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костер. Когда приговор исполнится, то вести их тем же порядком в кронверк тогда взвести присужденных к смерти на вал, при коих быть священнику с крестом.

Тогда ударить тот же бой, как для гонения сквозь строй докуда все не кончится после чего зайти по отделениям на право и пройти мимо и разспустить по домам".

"Николай, не задумываясь ни о том веке, в котором живет, ни о своей стране, выбирал себе один за другим образцы среди великих государей, стараясь не только не подражать, но превзойти их, подобно лягушке из басни, - пишет Н.И. Сазонов. - Сперва его любимым героем был Наполеон. Потом он взял за образец короля-политикана, дипломата и правителя - Людовика XIV. Николай определенно стал находить в себе задатки современного Людвика XIV и, быть может, мечтал о создании нового Версаля, когда случился пожар его дворца...

Одержимый тщеславием, далекий от того, чтобы покровительствовать литературе, Николай получал удовольствие, преследуя её. Николай преследовал Пушкина, Лермонтова и других, он стал осыпать милостями Нестора Кукольника и Гоголя.

Нестор Кукольник - драматург на редкость плодовитый, обладающий весьма посредственным талантом.

Что касается Гоголя, действительно гениального человека, то расположение к нему Николая можно объяснить лишь случайной необычайной причудой, одной из гримас судьбы".

Николай не узнал себя в Хлестакове и, как пишет Сазонов, "позволил высмеять себя и сам первый хохотал над собственной карикатурой, показанной публике. Хохотал при этом вполне чистосердечно - вот насколько слепо тщеславие!"1.

] ] ]

Этот портрет самодержца дорисовывается другим современником Николая I, но уже находящимся в непосредственном окружении монарха. Это А.Ф. Тютчева автор книги "При дворе двух императоров".

"Мне было 23 года, когда я была назначена фрейлиной двора великой княгини цесаревны, супруги наследника русского престола. Это было в 1853 году.

В ту эпоху русский двор имел чрезвычайно блестящую внешность. Он ещё сохранял весь свой престиж, и этим престижем он был всецело обязан личности императора Николая. Никто лучше, как он, не был создан для роли самодержца. Он обладал для того и наружностью, и необходимыми нравственными свойствами. Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд - все, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, все дышало в нем земным божеством, всемогущим повелителем, все отражало его незыблемое убеждение в своем призвании. Никогда этот человек не испытывал тени сомнения в своей власти или в законности её. Он верил в неё со слепой верою фанатика, а ту безусловную пассивную покорность, которой требовал он от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал для себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он себя считал на земле.