Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

будьте благонадежны! – иронически и решительно возразил Овцын. – Не сцапают потому уже, что сцапать не хотят. Слышали, с чем родитель-то мой из Москвы приехал? Сама жандармерия разделяет наши убеждения и оказывает содействие… Говорил я вам не раз, a вы все не верите: петербургско-монгольское правительство подточено до корня; все кругом его валится, все ему изменяет. Доверенные его лица – наши корреспонденты… Почитали бы, какие письма к Александру Ивановичу тайные советники пишут!.. Преклоняются пред ним, о сокровеннейшем, что у них там происходит, доносят ему: у Царя, к примеру, сегодня тайное заседание, a на шестой день у него в Лондоне на столе копия с протокола лежит, о чем там говорилось, писарскою каллиграфией переписанная, как для министра.

Троженков несколько недоверчиво усмехнулся, хотя Овцын вообще не врал, a тем менее в настоящем случае.

– Пишут-то пишут, – молвил он, – a бояться его так потому, что как отзвонит кого в Колоколе, так тому и не встать, как прокаженный ходит после того человек, потому он его как клеймом в лоб навеки вдарил. A все ж нет-нет, да беднягу какого сцапают, да и посадят в Петропавловскую, – стоят еще, значит, за свои порядки прежние…

Овцын в мгновенном порыве ударил спутника своего по ляжке:

– Пусть сажают, пусть тешатся напоследях! Близок час, и на нашей улице будет праздник!

И он, сверкая глазами, запел вдруг фальшивейшим фальцетом на голос известной песни: Ах, видать, не бывать прежней красной доли, – запел следующее:

Мы с лихвой

Дружный бой

Господам отплатим.

Не одну

Голову

Барскую отхватим.

Пусть тогда

Для суда

Земские наедут:

И по ним

По родным

Рученьки проедут[78].

– Это что же, ваше сочинение? – спросил, подергивая насмешливо губами, Троженков.

Но совсем уже расходившийся Иринарх не тгвечал на вопрос:

– A марсельезу русского народа знаете? – он завыл опять:

Довольно нас терзали зря,

Довольно стригли нас как стадо;

Не надо больше нам царя,

Чиновной сволочи но надо! (bis)

К оружию, друзья,

Сомкнемтеся в ряды!

Вперед, вперед, – нас ждет земля

И воля за труды![79]

– Ну чего вы горло себе утруждаете? – молвил, морщась, Троженков, которому это пенье, очевидно, драло уши. – Некому вас слухать, а и послухал бы кто из того «Русского народа», одно сказал бы, верьте слову: «ишь, нализался-то как барчук!..» Не про народ этот «марсельезы»-то ваши писаны!..

– Не поймет, так мы ему свободу силой навяжем! – грозно воскликнул Иринарх.

Спутник его ничего на это не ответил и, проехав молча Выселки, повернул буланку на проселок, ведший к Быкову.

– A что ж вы, – заговорил он опять, – со студентом этим вашим как, с Юшковым… Батько-то его из севастопольских ироев, – добре, спасибо им, отщелкали их там «союзники!» – вырвалось злобно как бы из самого нутра Троженкова. – Большого пана тоже из себя тут играет; с вашим, с Троекуровым, одна ведь шайка… Ну, а сынок что ж? Закрутили его вы, а?

– Закрутил и подвинтил: на отца теперь в кулаки готов лезть. Мозги-то детские, а сподлить боится: куда ткну, туда и попрет. Сосунок азартный! Отличная из таких армия выходит для революционного дела! – презрительно засмеялся Овцын.

Троженков кивнул одобрительно головой.

– Ловкую я чрез него штуку устроил, – продолжал смеяться Иринарх, – прокламаций наших[80] штук сорок изготовил к рассылке в разные губернии Российской империи: губернаторам, архиереям, всяким вообще властям. Он у отца Памятную книжку достал и по ней адресы на конвертах написал. Полетела их уже половина во все углы Богоспасаемого отечества…

– Как, по почте?

– А то как еще?

– Да ведь по штемпелю сейчас увидят, из какого места отправлено. В нашем губернском городе перелюструют, пошлют оттуда жандармов, следователей, а кто отправлял, разве здесь скрыть можно?..

– А пусть! Пока они там еще прочтут да пошлют, а меня здесь и след простыл! Успею «улетучиться», как выражается мой просвещенный родитель.

– Так ведь его же тут зараз сцапают?

– Кого это, Гришку Юшкова?

– А разумеется.

Иринарх повел равнодушно плечом:

– Так что ж! Я сказал вам: он не сподлит, не выдаст меня.

Троженков не то озадаченно, не то язвительно уставился на него.

– Ну, батенька, – пропустил он сквозь зубы, – свяжешься с вами, будет чем попомнить!

Слова эти не оскорбили нашего революционера, напротив: он осклабился торжествующею улыбкой и произнес наставительно:

– Помните прежде всего, что великое дело свободы не может обходится без жертв: рубишь лес, щепки летят, – примолвил он к этому же игриво.

XI

"Нельзя людей освобождать в наружной жизни более, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы".

Герцен. Сборн. посмертн. соч. 1874.

Троекуров вернулся домой к самому завтраку. Жена его и княжна Кира сидели уже в столовой (по заведенному в доме обычаю, час, назначенный на трапезы, никогда и ни для кого не изменялся).

С лица его теперь успела сбежать и последняя тень волнения. Он, спокойно и ласково улыбаясь, кивнул входя дамам, сел на свое обычное место, развернул салфетку и принялся разрезывать поданную ему ветчину.

– К тебе письмо есть от дяди Овцына, – сказала ему Александра Павловна.

– А!.. Что он пишет?

– Я не читала; письмо на твое имя, запечатано… Он к нам не будет, он уехал в Москву прямо из города.

– Вот как! Ты почему же знаешь?

– Нам сказал Гриша Юшков, которому он отдал письмо там.

– Гриша? Где же он? – спросил Гундуров, машинально оглядываясь. – Он был здесь?

– На четверть часа и ни за что не хотел остаться долее… Он какой-то очень странный был, Гриша, растерянный какой-то, не правда ли, Кира? – примолвила молодая женщина, подымая глаза на кузину.

– Д-да, – ответила та, как бы нехотя, – он, впрочем, говорил, что его ждет мать, с которой они к кому-то собираются ехать, – поспешила она примолвить, быстро скользнув взглядом в сторону Троекурова и так же быстро опустив веки. Но Александра Павловна перехватила этот взгляд:

– Что такое, Кира, что ты думаешь? – воскликнула она.

Та перевела теперь на нее свои удивленные глаза:

– Ничего я не думаю, что с тобой?

Сашенька даже несколько сконфузилась, насилованно засмеялась:

– Нет, мне показалось, что ты будто что-то знаешь… и не хочешь почему-то сказать…

Кира без слов пожала только слегка плечами.

Троекуров между тем медленно и как будто неохотно сорвав обложку письма,