Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Быково, – вскинув голову, быстро промолвил Троекуров, – так ведь там не Свищов, а Троженков помещик?

Мужик, точно чему-то обрадовавшись, закивал усиленно своею острою шляпой:

– А так точно, милостивец, так точно, Дорошенкин там теперича помещик, Дорошенкин прозывается. А допрежъ того Свищова господина были самые эти Быковские, значит.

– А далеко оно отсюда?

– Самое-то Быково село? А недалечко, батюшка, недалечко: как на взлобок подыметесь, Выселки-то минете, так тут с версту не больше проехать вправо, сейчас колокольня покажется – это оно самое и будет, Быково-то; на самом на тракте на поштовом лежит. Как если твоей милости прямо туда, на Хавроньево, треба было повернуть…

«Верст пятнадцать проскакал, – сообразил Борис Васильевич, – и это без передышки!» И он невольно нежным движением потрепал по шее своего коня.

– А во никак и сам едет, – молвил между тем косарь, приставляя руку ко лбу от солнца и глядя по направлению Выселков, – самый, тоись, этто Тарашкентин, чье Быково теперь, значит… Он и есть! – и кивнувшая в подтверждение этих слов шляпа съехала ему по-над самые глаза, – я коней-то ихних добре знаю… Сам, ишь, сидит, правит… На реку, в луга, знать, собралися; потому тут-то влево сичас дорога на самые луга пойдет…

Троекуров уставился глазами вперед.

Осторожно спустившись с пригорка, ехала прямо на них легонькая, безрессорная тележка так называемого «купеческого фасона», запряженная сытою небольшою буланою лошадкой под дугой и бубенчиками. Зорко в свою очередь всматриваясь издалека в остановившегося посреди дороги всадника, правил ею черноволосый, смуглый, еще не старый человек в синих очках, в полотняном пальто и соломенной фуражке на голове, с которым читатель имел уже случай встретиться вначале нашего рассказа. Рядом с ним, в серой, мягкой и широкой шляпе и с толстой палкой поперек колен, которую поддерживал обеими руками, сидел Иринарх Овцын. Сама судьба будто, злая судьба посылала его навстречу «искавшему» его человеку…

– Троекуров! – проговорил, вдруг оборачиваясь на него смутившимся лицом, Троженков, узнавая Бориса Васильевича. – Это он про вас тут…

Тот с невзначаю побелел, как полотно.

– Повернем? – вырвалось у него.

– Догонит… Федьку, должно, с письмом с вашим сцапали… Говорил я вам: опасно, и отче ваш просил как, а вы свое… – обрывисто пояснял его спутник, придерживая инстинктивно свою лошадку и словно сам весь прячась за синие очки свои.

– Что ж вы думаете, донесет? – фыркнул Иринарх, мгновенно оправляясь от первого момента испуга и напуская на себя снова всю прирожденную ему дерзость. – За собственную шкуру дрожите? Так насчет этого будьте покойны: аристократ, – к полиции отвращение питает. А если что другое, так ведь у меня против этого орудие имеется!

И он ударил ладонями по своей палке.

– Стоит, ни с места… ждет нас, говорю, – бормотал растерянно Троженков.

Лошадь его шла теперь уже шагом, но расстояние между ними и «ожидавшим» уменьшалось все же с каждым оборотом колеса… Вот они уже настолько близко, что могут разглядеть каждую черту его лица – его теперь, как мрамор, бледного и холодного лица, беспощадный блеск его стальных глаз, неотступно и недвижно глядевших на них с высоты коня, как глядит ястреб с высоты неба на намеченную им жертву.

Троженков не выдержал: шагах еще в двадцати от него он сорвал с головы фуражку и возгласил приниженным голосом:

– Борису Васильевичу мое высокопочтение!..

Троекуров, не отвечая и все так же недвижно, дал ему докатить на параллель с ним.

Троженков скинул фуражку еще раз.

– Погодите! – услышал он обращенное к нему слово – и осадил, и тпрукнул на свою буланку с торопливою покорностью провинившегося школьника.

– Потрудитесь сойти! – проговорил глухим, сдержанным голосом Троекуров, вперяя глаза на Иринарха.

– Это что значит? – воскликнул, храбрясь, тот с широко раскрывшимися глазами.

– Пожалуйте сюда! – повторил Борис Васильевич, и в этих двух словах зазвучала нота такой железной решимости, что Овцын почувствовал себя сразу безвластным противиться ей.

– Ступайте, что же… все равно! – шептал в то же время над самым его ухом не на шутку перепуганный Троженков.

Иринарх соскочил с тележки, все так же держа свою палку обеими руками.

– Ну-с, что вам угодно? – уронил он, все шире и шире раскрывая зрачки: «Я, мол, брат, тебя не боюсь!..»

Троекуров спрыгнул с лошади.

– Подержи! – сказал он, кидая поводья на руки все тут же стоявшего мужичка с косой, который, сняв шляпу, прислушивался теперь с видимым любопытством к этому разговору господ, – и отошел шагов на десять в сторону, приглашая кивком Овцына идти за ним.

Тот, махая своим «орудиецем», поплелся за ним с небрежным видом покладливого малого, исполняющего из снисходительности что-то очень глупое и бесполезное.

Троекуров остановился, обернулся на него и, вытащив его письмо из кармана, протянул его прямо ему под глаза.

– Это вы писали?

Овцын покосился на исписанный листок, повел губами на сторону…

– A хоть бы и я! – проговорил он не сейчас и презрительно.

– Понимали вы, что писали? – продолжал Борис Васильевич.

Он был страшно спокоен, именно страшно: Иринарх понимал, что спокоен так может быть только человек, «от которого отвертеться нельзя»… «Ну и посмотрим!» – сказал он себе вдруг с мгновенным возмущением против того внутреннего давления, которое производил на него «этот человек».

– Значит, понимал, когда писал!

Он вскинул голову с вызывающим взглядом.

– Что вы понимали? – произнес задрожавшим теперь, как медная струна, голосом Троекуров.

Тот желчно засмеялся; вся его злоба против «этого аристократа» и «ее», осмеливающейся презирать его, Иринарха Овцына, вскипела у него на душе с новою силой в этот миг:

– A понимал, что следует, – ответил он, – и что сами вы лучше меня знае…

Он не успел договорить. Троекуров ухватился за висевшую у него на руке плеть и съездил ею с размаха раз и два по нагло хихикавшему его лицу…

– Ж-жже! – словно эхом удару визгнул неудержимо стоявший подле с лошадью косарь – и даже присел весь, не то от сочувствия, не то от неожиданности.

Иринарх выронил палку из рук и схватился ими за исполосанные свои щеки.

Троекуров судорожно вздрогнул, сорвал с руки плеть, швырнул ее в сторону и неслышными шагами подошел к тележке, в которой, словно остолбеневший от случившегося, сидел, не отрывая рук от вожжей, господин Троженков.

– Скажите вашему… приятелю, – выговорил он с усилием, глядя на него нервно прищуренным взглядом, – что с такими негодяями, как он, не дерутся, но что… что я не откажусь от его вызова… если ему вздумается… Подай сюда лошадь! – обернулся он к косарю, который с каким-то забавно сияющим от удовольствия лицом глядел