Собрание сочинений. Том 6. 2006–2009 - Юрий Михайлович Поляков

с супругой пригласили на пикник, который в своем имении давал видный олигарх Загребайло. Искупая грех первичного накопления, он раз в год собирал у себя в латифундии популярную творческую интеллигенцию, как известно, падкую на дармовую жратву и выпивку.

Размах увеселений поражал воображение современников. Особняк, похожий на Петродворец, пылал сотнями окон. На пьедесталах стояли бронзовые мальчики, беспрерывно писая шампанским, шабли, каберне, водкой, граппой, текилой и другими алкогольными струями. Фейерверк затмевал все мыслимые правительственные салюты, а вереница такси, вызванных, чтобы развезти по домам ужравшуюся творческую элиту, растянулась до Горок‑9. Увиденное потрясло Машу. Фундамент будущей дачи, уже залитый бетоном, она определила под беседку, а главный дом забутила с таким размахом, что старинный русский барин вроде Кирилы Петровича Троекурова только бы заплакал от обиды и помирился с Дубровским. Владилен вздохнул, снова отложил руны и сел за новый роман из цикла «Ничего, кроме мозга».

Но тут случилось страшное…

Сашка Блинов, который все эти годы без отпусков таскал и кантовал китайские тюки на Черкизоне, разгадал-таки тайну ализонских рун. Помогла, как ни странно, профессия рыночного грузчика. Он смело предположил, что на медной табличке начертано объявление, прибитое некогда к воротам древнеарийского торжища. Какое именно? Допустим, такое: не парковать у забора верблюдов, лошадей, ослов и прочий транспорт. Шутка! Скорее это – перечень правил оптовой и розничной торговли. В результате круг поиска сузился, и Блинов, опираясь на расшифрованное много лет назад первое слово, прочитал весь текст. Надпись гласила, что любой торговец, уличенный в манипуляциях с мерами для зерна или подпиливании гирек для весов, будет заживо сварен в смоле! Конечно, прочитанное не пролило свет на сакральные истоки и тайный смысл нашей цивилизации. Впрочем, может, как раз и пролило…

Увидав по телевизору, как полысевший Сашка Блинов, затянутый во фрак и похожий на огромного беременного стрижа, получает из рук шведского монарха нобелевскую медаль, Чердынин впал в неистовство. Со страшным криком он искромсал серебряным устричным ножом полотно Гриши Гузкина «Пионерский петтинг» – гордость своей коллекции русского авангарда. Потом Владилен в ярости перебил в загородном доме антикварный хрусталь с фарфором и в неприличных выражениях заявил, что больше не напишет ни строчки про парализованного м…ка Иллариона. Затем несчастный романист затворился в просторном винном погребе с автоматической терморегуляцией и запил по-черному, не открывая дверь ни литагентам, ни докторам, ни любимой жене, одетой во все от Ива Сен-Лорана. Вот тогда-то издатели забили тревогу и поручили Мотыгину срочно собрать бригаду, чтобы очередной роман из цикла «Ничего, кроме мозга», столь полюбившегося читателям, вышел, как обычно, к Новому году.

– И сколько он так уже сидит? – спросил Кокотов, терпеливо выслушав эту жуткую историю.

– Месяц. У него там в погребе не только вино, но и хамон. Ну, идешь в команду?

– Неловко как-то. Чужой сюжет…

– Не переживай! Рунин давно ничего сам не придумывает. Идею купили у студентки Литинститута всего за триста баксов. Ей срочно понадобились деньги на аборт. Ну, входишь в дело?

– Нет, – с ленцой отозвался писодей. – Меня тут решили экранизировать…

– Тебя? – едва не возмутился Мотыгин.

– Меня. Мы тут с режиссером Жарыниным… Помнишь «Двое в плавнях»?

– Еще бы!

– …сидим в «Ипокренине» и переделываем моего «Трубача» в сценарий.

На другом конце провода образовалась тяжелая завистливая тишина.

– Ну, как знаешь! – тоскливо отозвался бригадир. – Желающих много! Будь здоров! – и повесил трубку.

Кокотов глянул на часы и ужаснулся: он проболтал больше часа – была ночь. Писатель улегся, закрыл глаза, но заснуть не мог. Его все-таки огорчала упущенная возможность заработать легкие деньги под именем запившего В. Рунина. С другой стороны, печальный финал преуспевающего романиста заставлял призадуматься о собственной судьбе, заплутавшей в «Лабиринтах страсти». Кроме того, влюбленный писодей пытался вообразить, какой же сюрприз ему приготовила Наталья Павловна. Эти разнонаправленные мыслетоки постепенно слились, смешались и устремились в темный, сладкий провал сна.

И вдруг в дверь строго постучали – так в благословенные советские годы давали о себе знать суровые дежурные по этажу, жестоко барабаня в номер командированного, нарушающего целомудренный гостиничный режим. Недозаснувший Андрей Львович испуганно вскочил и, наскоро застегиваясь, открылся: на пороге стояла Валентина Никифоровна.

– Можно? – почти официально спросила она.

– Зачем?

– Дима сказал: вам надо помочь!

– Не надо мне помогать! – тонким голосом взмолился писатель.

– У вас проблемы!

– Нет у меня никаких проблем!

– Разберемся! – пообещала бухгалтерша, оглядывая Кокотова, словно медсестра, пришедшая к пациенту с вопросом: «Куда колоть будем?»

Разбиралась она всю ночь, делая это, кстати, с нежной и чуть лихорадочной сноровкой – такая с годами вырабатывается у вполне приличных женщин, которым судьба, однако, не подарила счастливой брачной моногамии, оживленной немногими бодрящими изменами, а приговорила к многоложеству. Когда за окном посветлело, Валентина Никифоровна встала, приняла душ, быстро оделась и, похвалив писодея за стойкость, ушла. Изумляясь тому, к каким неожиданным проникновениям ведут одиноких литераторов случайные муравьиные тропки, автор «Заблудившихся в алькове» уснул – как пропал…

Глава 67

Польский вермахт и ипокренинский бювет

Утром Андрей Львович очнулся в постели, напитанной острыми запахами неродного женского тела, и ощутил во всем организме томную натруженность, смешанную с легкой брезгливостью. Кокотов глянул на часы и обнаружил, что проспал завтрак. Ища тапочки, он с тревогой ожидал, что вот-вот в дверь загрохочет повелительный Жарынин и осыплет его упреками за вопиющее обломство, однако режиссер не появился. Умывшись, автор дилогии «Плотью плоть поправ» долго смотрел в зеркало, ища в своем недопроснувшемся лице признаки вчерашнего греха.

«…А вот интересно, – думал он, – женщины после каждого нового мужчины тоже ищут в себе изменения? Наталья Павловна, например? И есть ли у нее кто-нибудь теперь, после мужа? Наверняка есть! Чтобы у такой и не было! Красота не простаивает, за красотой всегда очередь!»

Побрившись, писодей отправился завтракать, надеясь на великодушие Татьяны. По пути он на всякий случай завернул к люксу и некоторое время стоял перед дверью, стараясь придать лицу выражение, означавшее: «Да, вчера я вынужден был принять от вас подарочную бухгалтершу, но к нашему совместному творчеству эта возвратно-поступательная шалость не имеет никакого отношения!» Наконец писатель постучал, однако отзыва не последовало. Он еще раз больно ударил костяшками по дереву, и ему почудился дальний стон, донесшийся из номера. Андрей Львович, оглянувшись, приложил ухо к двери, но больше ничего не услышал.

Глядя себе под ноги и надеясь не встретить Валентину Никифоровну, писодей побрел в столовую. Ха-ха! Он столкнулся со своей ночной распорядительницей буквально лицом к лицу в холле и сразу покрылся мурашками самолюбивой мужской стыдливости. Однако бухгалтерша ничем не выдала их совокупную тайну и улыбнулась