Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Княгиня, – чуть не плакала теперь его разбойническая физиономия, – я привык быть непонятым… и насколько люди вообще бесчеловечны в своих поспешных приговорах ближнему. Ho вы меня жестоко, можно сказать, раните вашими словами!.. Поверьте, Провидение и совесть лишь моя знают, как тяжело мне быть этим, как вы называете, «доставщиком». Я понимаю все, совершенно понимаю-с, поверьте… Но ведь я – крепостной! – совсем уже нежданно для слушавших вырвалось у него словно воплем из груди, – крестьянам вот волю дали-с, a я… я по-прежнему в рабстве… и конца ему не вижу, могу сказать… Самое положение мое теперь – посудите! – насчет брака нашего все было решено и подписано, так сказать, и сама уполномочила меня объявить об этом в Москве… и вот-с с получения вашего письма совершенная революция в чувствах, истерики, слезы… упреки на меня, поверите ли, что «слабость ко мне», – уже иронически цитировал Зяблин, – «не должна 12-prédominer над devoirs intimes», и что все эта же слабость будто бы «m’a fait, – говорит, – oublier de prévoir le cas, что я могу сделаться бабушкой, et que cela change complètement la question»… Помилуйте, скажите, что же тут «change», говорю, что вы сделаетесь бабушкой. «Mon devoir, – говорит, – посвятить себя теперь à l’éducation de la postérité de mon fils, le prince Шастунов, puisque lui-même est si peu digne du nom qu’il porte»-12. И ведь с этого не собьешь ее, и для этого самого меня послали к вам, на жертву, так сказать, вашему неудовольствию… Во всем этом, княгиня, – воскликнул в заключение злополучный «бригант», – я узнаю руку все той же злой мачехи-судьбы, издевавшейся надо мною с самых, так сказать, юных лет, добивает-с меня она теперь!..

Он опустил глаза и голову и махнул рукой отчаянным движением.

– Мне вас очень жаль, monsieur Зяблин, – сказала Ольга Елпидифоровна, которую эти его жалкие слова чуть не заставили расхохотаться опять, – но вы можете успокоиться: то «обстоятельство», по которому я имею теперь удовольствие видеть вас у себя, нисколько не должно расстраивать ваши планы. Пославшей вас я прошу вас сказать, что «postérité» ее сынка, то есть моего ребенка, я скорее в воду брошу, чем дозволю ей «воспитывать» его, и чтоб она это вперед знала и распорядилась en conséquence13, потому что она меня ничем не в состоянии подкупить, ни склонить на уступку. Ни мне, ни моему потомству не нужно ее денег… Эти ее деньги – прокляты: каждого, кто к ним коснется, ждет позор или гибель. Так и скажите ей!.. Я требую от нее одного, и так ей писала, чтоб она вернула мне мой капитал, растраченный ее сыном; мне будет его достаточно, чтобы воспитать на собственные средства будущее человеческое существо… воспитать так, чтоб оно, Боже сохрани, ничего похожего нравственно не имело ни со своим папашей, ни с бабушкой… да и ни со своею сумасшедшею матерью тоже! – вскликнула она неудержимо в уносившем ее горячем порыве.

«Бригант» растерянно глядел на нее; он, видимо, с трудом соображал в голове, должно ли было то решение, которое сейчас выражено было ею, послужить к утверждению его «планов» или, напротив, к их окончательному расстройству. Положительного пока он предвидел в ближайшем одно: «Та же опять канитель гнусная и дурацкие речи!..»

– Аглая Константиновна никак не ожидает такого ответа, – жалобно проговорил он, вздыхая из самой глубины груди.

– Я полагаю, – презрительно усмехнулась в ответ на это его собеседница.

Он молчал, пожевал машинально губами, продолжая недоумело поглядывать на нее.

– A как же, княгиня, насчет… предложения, чтобы вы пожаловали в Сицкое?.. – не договорил он.

– 14-Pour que j’y vienne faire mes couches? – твердо и спокойно досказала за него она. – Я не прочь… чтоб она с компаниею «никакого сомнения» действительно не могла иметь… A относительно того, что вы мне говорили о каких-то процентах, которые рассчитывает она мне платить, то объявите ей, что я никаких ни денежных, ни иных дел с нею иметь не желаю, a капиталом моим распоряжусь сама, как знаю. Прошу вас передать это ей категорически и сказать, что, если я от нее до завтрашнего числа вечером не получу удовлетворяющего меня ответа, я в ночь же выезжаю отсюда в Петербург… A теперь довольно, je n’en puis plus-14!..

Она встала с места, выпрямилась… Он вскочил в свою очередь.

– 15-Pardon, monsieur Зяблин, мне нечего вам более сказать… и я ужасно устала, laissez-moi me retirer-15. До свидания!

Она протянула ему руку и обернулась к Ашанину:

– Я вас заставила прослушать очень скучные объяснения, Владимир Петрович, но ваша старая дружба простит меня за это, надеюсь; вы понимаете, как важно для меня, что вы можете быть свидетелем всего, что мне передано со стороны моей belle-mère… Я, впрочем, не сомневаюсь, что сам monsieur Зяблин повторит это, если его спросят…

Она обвела обоих мужчин общим поклоном, прошла в свою спальню и заперла за собою дверь.

– Что ж, пойдемте, Евгений Владимирович, – сказал, помолчав и несколько озадаченно, московский Дон-Жуан, – он никак не предвидел этот внезапный и общий «абшид»16, между тем как товарищ его, все еще не успев собрать свои мысли, тер себе машинально пальцами подбородок, упершись глазами в пол, – к этакой барыне в перемол попасть, косточки живой не останется – как вы полагаете?

«Бригант» встрепенулся вдруг:

– Дорожка-то в жизни нам одна с вами вышла, Владимир Петрович, – обидчиво вымолвил он, – только вам на ней одни розанчики да ягодки попадались, a мне на каждом шагу шипы и колючки, – так что ж уж вам мне счастием-то своим глаза колоть?

Ашанин засмеялся:

– A знаете ли вы, что Суворов говорил про счастье?

– A что-с?

– «Сегодня – счастье, завтра – счастье; надобно же когда-нибудь и иное что».

Зяблин не понял и, не отвечая, тронулся с места.

Они вышли вместе на улицу.

– Вы куда теперь: домой, в Сицкое? – спросил Ашанин.

– Д-да-с…

Они дошли до квартиры, занимаемой исправником. Там на дворе стояли привезшая Зяблина из Сицкого четверня под коляской и распряженный тарантас Блинова. Сам он уехал с исправником на следствие, a слуге этого последнего поручил сказать Ашанину, чтобы тот подождал его возвращения часов до 7 вечера; если же в тому времени его не будет, – значит, что он с лугов нашел возможность прямо проехать к себе в деревню, и чтобы тогда Ашанин ехал туда со своей стороны на его, Блинова, лошадях.

Все так же озабоченный и темный как туча, «бригант», не теряя времени и рассеянно