Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

— На двадцать трудно! — уныло говорил сотрудник.

— Голубушка, длинного не читают! Ведь публика на газету как? Как воробей на окошко! Клюнул и улетел. Цоп, схватил и упорхнул. Воробей! Ему крошка нужна. Крошка, голубушка!

— Да ведь из двадцати строк ничего не узнают!

Издатель схватился за голову в отчаянии: «вот на непонятливого человека напал».

— Да кто нынче что хочет знать!

Он стонал:

— Кто нынче знать хочет? Кому нынче знать что нужно? Обижаются: «учат!» — говорят. Как надо писать? Сверкнул, — и исчез! Читатель, — взглянул, пробежал и доволен: «Я и сам так думал! Молодцом пишет! Как в объявлении: мало строк и всё содержание!» В этом весь секрет успеха. А разговаривать публика с собой не позволяет!

И пока усталый лектор, пыхтя и отдуваясь, отпивался содовой водой, я думал:

— Вот бедняга! Вот недоразумение! Ты старался нечто вложить, — как это громко называется, — в «сокровищницу знаний», а чувствуешь себя виноватым в том, что «утрудил людей». Сконфуженным видом, сконфуженным голосом ты как будто извиняешься, как будто у всех просишь прощения. Как Раскольников на Сенной! Кланяешься на все четыре стороны: «Простите меня, люди добрые!» Извиняешься в том, что много думал, просишь прощенья за то, что много работал. Твоё преступление, что ты хотел серьёзно поделиться своей мыслью и работой, дать большой кусок, — а наказанье тебе — всеобщее порицание. Ты дал большой кусок знания. А воробьям нужны только крошки. И воробьи негодующе чирикают и отмахиваются крылышками: к этакой махине и приступиться страшно. И не лишний ли вообще в нашей жизни интеллигентный человек? Интеллигентный не потому, что он носит «интеллигентный сюртук», а потому, что у него интеллигентный ум. Настоящий интеллигентный человек, который верит в знание, и только в знание. Который знает, что знанье — всё. Если хочешь быть сильным, — знай. Если хочешь быть победителем, — знай. Если хочешь сделать будущее светлым, — знай. Кто хочет знать у нас? Ещё любят звонкие слова, но знания не хочет никто кругом. Едят, спорят, винтят, брюзжат. В антрактах между этим допускают певца, журналиста, учёного. Но певец пусть споёт только отрывок из оперы, журналист напишет тепло, но двадцать строк, профессор, чтоб не смел «утомлять». Аплодисменты вам дают, но на серьёзное внимание посягать не смейте! «Учить себя» не позволят. Как дикари, которые с удовольствием посмотрят туманные картины, но лекции по физике слушать не станут. Никто ничем не интересуется, никто ничего не хочет, действительно, знать. Как должно быть тяжело интеллигентному человеку среди «интеллигентных сюртуков».

Зато, — как говорят в Одессе, — «Маркевич может быть доволен: похоронили его великолепно».

Похороны были, действительно, грандиозны и великолепны, — как выражаются в Одессе на «магазинном языке», — до «nec plus ultra».[80]

У нас интеллигентным людям хорошо умирать, но плохо жить.

Годовщина

Год тому назад мы хоронили товарища Н. И. Розенштейна.

Ему привелось слишком мало работать в Москве, чтоб его успели узнать, узнавши — оценить, оценивши — полюбить.

На похоронах были журналисты, — и ни одного из тех, ради кого он бился, работал. Никого из публики, общества.

Это были вдвойне печальные похороны.

Но сквозь «печали облако» всё же проглянуло солнце.

Только один луч, но настоящего солнца.

Когда наш маленький кортеж прибыл на еврейское кладбище, оказалось, что надо ждать ещё часа полтора.

— Роют другую могилу.

— Почему?

— Узнав, что покойный был журналист, ему, вместо приготовленной, роют другую могилу, на почётном месте.

Это было для меня ново и оригинально.

Я «привык» уже хоронить товарищей на Ваганьковском.

Много их там лежит, — и друзей и бывших «врагов».

Мы проходим обыкновенно среди пышных мавзолеев.

«Мавзолеев первой гильдии».

Затем мы идём среди памятников, убранных засохшими лаврами.

С этих скромных памятников глядят громкие и славные имена.

Это «труппа» Ваганьковского кладбища.

Могилы великих артистов.

Мы выходим на край кладбища. Перед глазами ширь и простор. По опушке леса идут холмики безвестных могил.

Тут и вырыта могила товарища.

И при виде забытых на краю кладбища могил вспоминается горький Некрасовский стих.

Люди таланта жили, творили, страдали, а потом из них, как говорит Базаров, «растёт лопух».

И только.

Мысль положить журналиста непременно на почётном месте принадлежала простым, совсем не интеллигентным людям, заведующим еврейским кладбищем «членам погребального братства».

Они вряд ли читают газеты, и о журналисте Розенштейне никогда не слыхали.

— Он работал головой, — просто объяснил один из членов братства, — его надо положить на почётном месте.

И на почётном месте рядом лежал на еврейском кладбище не банкир, а художник Левитан.

Говорят, что евреи ценят только деньги.

Это все «знают», и в этом никто не сомневается.

Но среди еврейских книг есть книга «Кабала».

Это восточная поэма, цветистая, фантастическая.

Настоящий «ковёр из цветов фантазии», как зовут поэзию арабы.

Священную эту книгу признают из евреев только «хассидимы», — «трясущиеся», названные так потому, что они прыгают и трясутся всем телом, когда молятся. Они делают это в буквальное исполнение Писания, где сказано, что, молясь, надо радоваться и трепетать всем существом своим.

Наивно верующие люди, они считают и наивную поэму святой.

В этой поэме рассказано о конце мира.

Когда евреи придут в царство небесное, — «Тот, имени Которого не дерзает произносить язык», будет так рад увидеть Свой избранный народ, что не будет знать, чем выразить Свою радость.

У Адоная есть одна забава — рыба Левиафан.

Во время отдыха он играет с этой рыбой.

И Адонай-Иегова, чтоб показать избранному народу свою радость, изготовит эту рыбу и угостит ею желанных и жданных гостей.

— И будут есть ту рыбу, — говорит поэма, — учёные — с головы, а неучи — с хвоста.

Так думает о работе мысли тот народ, про который говорят, что он ценит только деньги.

Согласитесь, что это странно!

Люди так высоко ценят мысль, знание людей, которые «работают головой».

А между тем все «знают», что они ценят, умеют ценить, могут ценить только деньги, и ничего, кроме денег!

Откуда знают?

Талмуд говорит:

— В реке есть всякая рыба, — хорошая и плохая. Но тухлая рыба плавает сверху, воняет, и её все видят.

Видят и думают, что «знают» всю реку до дна.

В годовщину товарища мне казалось лучшим способом почтить его память: сказать несколько слов о том народе, одним из лучших представителей которого он был.

Пусть это будет на могилу труженика мысли маленьким венком из простых полевых цветов поэзии его народа.