От первого лица - Александр Николаевич Житинский

материал для следующего сценария. Тема была «Ядерная физика».

Подошел сентябрь. Симановский был в Ашхабаде. Шеф был в отпуске. Я был в тоске. Никак не мог подобрать кандидатуру на роль Прометея по ядерной физике.

Вдруг мне позвонила Морошкина.

— Срочно на студию,— замогильным голосом сказала она.— Приготовьтесь к неприятностям.

Я к неприятностям всегда готов. Неприятностями меня трудно удивить. Поэтому я, не моргнув глазом, отправился на студию. Морошкина встретила меня и молча повела к главному. На этот раз он решил со мной познакомиться. Он назвал свое имя, а я свое.

— Меня интересуют два вопроса,— начал Севро.— Где ваш соавтор? Есть ли у вас ученая степень?

— Можно ли мне отвечать в обратном порядке? — вежливо осведомился я.

— Пожалуйста,— сказал главный.

— Нет,— сказал я.— В Ашхабаде.

Севро почему-то ничего не понял. Я ему растолковал, что у меня нет ученой степени, а соавтор в Ашхабаде. Тогда он спросил, как дела со вторым сценарием, и я показал ему тезисы. Ничему из сказанного мною главный редактор не обрадовался. Он прочитал тезисы, откинулся на спинку стула и принялся размышлять, постукивая авторучкой по тезисам.

— Положение катастрофично,— сказал он.

Морошкина достала таблетки.

— Почему? — спросил я.

— Вы не журналист и не кандидат. Это раз. Передача должна отражать не только физику. Это два.

— Как? — удивился я. — Договаривались о физике.

— Мы с вами не на базаре,— внушительно сказал главный.— Никому не нужно каждый месяц смотреть на физиков. У нас есть и другие ученые. Передачу нужно делать на материале разных наук. Она станет объемнее. Надеюсь, вам ясно, что с такой передачей вы не справитесь?

— Нет,— сказал я.— Не ясно.

— Какая у вас специальность? — задал риторический вопрос Валентин Эдуардович.

— А у вас? — дерзко спросил я.

Морошкину чуть удар не хватил. Она вскочила со стула и замахала на меня руками, как на муху. Севро закурил сигарету и посмотрел на меня сощурившись.

— Я историк,— сказал он.

— А я физик.

— Какое вы имеете отношение к журналистике?

— Такое же, как и вы,— сказал я.

Морошкина бессильно опустилась на стул.

— Хорошо,— сказал главный.— Сделайте нам сценарий на материале другой науки. А мы посмотрим.

— Пока со мной не заключат договор, я ничего делать не буду,— сказал я, очаровательно улыбаясь.

Не знаю, откуда у меня бралась наглость. Я каким-то шестым чувством почуял, что здесь нужно вести себя именно так.

Валентин Эдуардович на мгновенье потерялся. Оп сделал несколько бессмысленных движений: перевернул листок календаря, стряхнул пепел в чернильницу и снял очки. Про Морошкину не говорю. Она вообще потеряла дар речи.

— Людмила Сергеевна, заготовьте договор с Петром Николаевичем,— сказал главный.— Ждем ваш сценарий,— добавил он зловеще.

Мы с Морошкиной вышли. Она смотрела на меня со смешанным чувством ужаса и уважения. Потом она достала бланк договора, я его заполнил и расписался.

— Петр Николаевич, принесите текст выступления Прометея для первой передачи,— сказала Морошкина.— Кстати, Даров предложил нам с вами быть ведущими...

— Это можно,— кивнул я, пропуская ее слова мимо ушей. Я размышлял, откуда взять текст выступления шефа. Придется ехать к нему на дачу, как это ни печально.

В воскресенье я поехал к шефу. Шефа на даче не оказалось. Он загорал на пляже. Я пошел на пляж, разделся и положил одежду в портфель. После этого я пошел гулять в плавках, переступая через загорающих. Я боялся не узнать шефа, я его редко видел обнаженным.

Наконец я его увидел. Шеф лежал на спине, блаженно посыпая себя горячим песком. Рядом копошился его маленький внук. Ужасно мне не хотелось портить шефу настроение. Но дело есть дело.

Я лег рядышком и поздоровался.

— А, Петя! — воскликнул шеф.— Какими судьбами? Что-нибудь стряслось на работе?

— Стряслось,— сказал я.

Шеф сел и смахнул с живота песок.

— Вас приглашают выступить по телевидению,— сказал я.— Нужно рассказать школьникам, чем вы занимаетесь.

— Ага! — сказал шеф.— Начинается! Это абсолютно исключено.

— Виктор Игна-атьевич,— заныл я.— Что вам стоит?

— Нет-нет, не уговаривайте. Это профанация науки.

— Что такое профанация? — спросил я.

— Профанация — это когда крупный профан объясняет мелким профанам посредством телевидения, чем он занимается... Петя, вы же физик!

— У меня двое детей, Виктор Игнатьевич,— промолвил я. — Я отец, а потом уже физик.

— Простите, я не подумал, что это так серьезно,— сказал шеф.

— Детям нужно рассказать о нашей науке,— продолжал канючить я. Я почувствовал, что нужно напирать на детей. И на своих, и на чужих. Шеф был неравнодушен к детям.

— Ладно,— сказал шеф.— Я выступлю.

Он снова лег и отвернулся от меня. По-видимому, он мучился тем, что пошел против своих принципов. Никогда не нужно иметь слишком много принципов. Совести будет спокойнее.

Я немного подождал, чтобы шеф остыл, а потом осторожно намекнул ему про текст. Шеф взорвался. Он вскочил и побежал купаться. Через некоторое время он вернулся весь в капельках моря, которые быстро испарялись с поверхности тела.

— Ну, Петя, я вам этого никогда не прощу,— сказал он. — Пишите!

Я быстренько достал из портфеля бумагу, и шеф продиктовал мне с ходу свое выступление. По-моему, оно получилось блестящим. Даже мне было интересно узнать в популярной форме, чем мы занимаемся. Я осторожно похвалил шефа. Сказал, что он прирожденный популяризатор.

— Уходите,— сказал шеф.— А то мы поссоримся.

— Ссора между начальником и подчиненным недемократична,— сказал я. — Вы меня можете уволить, а я вас нет.

— Петя, на вас отрицательно действует журналистика,— сказал шеф.— Вы стали излишне остроумны.

5. ПЕРВАЯ ПРОФАНАЦИЯ

На следующий день я отнес Морошкиной текст выступления шефа. Людмила Сергеевна схватила текст и убежала с ним по инстанциям. А меня поймала миловидная девушка в брюках, оказавшаяся помощником режиссера.

— Вас зовет Даров,— сказала она.

Я нашел Дарова в павильоне студии. Он располагал там разные предметы. Все они имели отношение к физике. Ни один из них не упоминался в моем сценарии.

Здесь была электрическая машина с лейденскими банками, электромагнит, модель атома по Резерфорду и тому подобное. На центральном столике находилась подставка с двумя угольными электродами. Это была электрическая дуга.

По-видимому, Даров опустошил какой-нибудь школьный физический кабинет.

— Ну как, юноша, смотрится? — спросил Даров. Он упорно продолжал называть меня